Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Ведь по-настоящему сознательная у него из медсестер только Красильникова была, остальные нет-нет да и норовили сачкануть. Ордынцев следил за трудовой дисциплиной, но подозревал, что Любовь Петровна покрывает своих ленивых товарок, чтобы его не огорчать. Ни разу за все годы работы она ни на кого не пожаловалась. Когда освободилось место старшей сестры, он хотел назначить Любовь Петровну, но она отказалась, засмеялась, что ее вполне устраивает быть не старшей, а просто старой медсестрой, а ему надо взять кого-то из молодежи. Всегда думала не о себе, а о том, как лучше для коллектива, и чем же он отплатил ей за преданность? Даже дополнительной премии ни разу не выписал, распределял наравне со всеми, зная, что иначе дружный женский коллектив сестер милосердия Красильникову живьем сожрет, а заведующим закусит. Почему это ей дали, а нам нет? Чем она лучше? И бесполезно будет объяснять, почему и чем.

Он только тем отплатил Любови Петровне за доброе отношение, что по пьяни чуть не лишил невинности ее любимую племянницу, а потом даже не набрался духу попросить у девушки прощения. Теперь-то уж поздно, конечно…

Ордынцев покосился на идущую рядом девушку. Интересно, чувствует ли она, что нравится ему? Говорят, женщины всегда такое знают.

– Кать, а ты меня простила? – вдруг выпалил он.

Она улыбнулась:

– Конечно, Владимир Вениаминович. Только тетя Люба говорила, что бог прощает, а люди мирятся.

– Спасибо тебе. Слушай, а хочешь, сходим вместе на кладбище к ней? Я тебе помогу прибрать после зимы. Песочку натаскать, то-се…

– Ой, неудобно… У вас своих дел полно.

– Это тоже мое дело, Катя.

Гарафеев не подвел, и вечером Кирилл привез от него список поступивших в день смерти Красильниковой, о чем она иносказательно доложила в главный штаб, то есть Гортензии Андреевне.

Она ни секунды не верила в то, что Малиновский, как на старом плакате «Не болтай у телефона, болтун – находка для шпиона», подсоединился к ее линии, но, видимо, для старой чекистки эта заповедь была священной.

По той же профессиональной привычке она решила, что частые ее визиты будут выглядеть подозрительно, поэтому конспиративная встреча состоится завтра во время прогулки Ирины с детьми.

Пароль, видимо, не нужен, ухмыльнулась Ирина, положив трубку.

Смех смехом, а любая специальность держится на таких условностях и правилах, которые на первый взгляд кажутся глупыми и тормозят процесс, но убери их, и все пойдет наперекосяк.

Ведь сколько невозможных ситуаций не должны были случиться ни при каких обстоятельствах, во сне не могли присниться, а все равно происходили.

Сто лет доктор Ордынцев делал на дежурствах вечерний обход, и ничего, но стоило один раз пропустить, как нате пожалуйста. Закон подлости, или как он там правильно называется.

Уложив детей, Ирина разложила на кухонном столе гарафеевские бумаги. Увы, даже ради нее Игорь Иванович не стал упражняться в каллиграфии, и сначала Ирина решила, что просто не поняла его почерка, но, три раза просмотрев список, убедилась, что из шестидесяти двух поступивших им подходит один-единственный человек.

Что это? Невероятная удача, или возмездие предателю?

Ну да, один-единственный, Николай Николаевич Алябин, семнадцатого года рождения, ровесник революции, госпитализирован в хирургию с «троф язвами н.к.». Надо понимать, нижних конечностей. Что ж, у Ирининой бабушки было то же самое заболевание, вещь не слишком приятная, но и не смертельная, не сильно влияет на общее состояние и, главное, не мешает пользоваться своими «н.к.». Николай Николаевич, если не имел тяжелых сопутствующих заболеваний, вполне мог передвигаться по больнице.

Остальных невозможно было подозревать в силу либо возраста, либо пола.

Коварство врага в принципе безгранично, но не до такой же степени.

Врачей не обманешь.

Гарафеев выписал только анкетные данные, отделение и диагноз, поэтому даже фантазировать было не о чем. Живет в центре, но это может быть и шикарная профессорская квартира, и комната в коммуналке без ванной и с проваливающимся полом.

Трофические язвы тоже не показатель, поди знай, следствие это благородной варикозной болезни или общей запущенности.

Как к нему подобраться, чтобы не спугнуть? Допустим, она работает в школе завучем по внеклассной работе и ищет ветерана для урока мужества. Обычному деду такое понравится, а вражескому агенту… Все равно что с порога брякнуть: «Здравствуйте, мы проводим опрос населения, ответьте, пожалуйста, не являетесь ли вы случайно немецким шпионом?»

И вообще, насколько опасно вступать с ним в контакт? Ведь если это он убил Любовь Петровну, то наверняка интересовался процессом Ордынцева. Возможно, приходил в суд и лицо ее запомнил… Нет, тогда его бы узнал Ордынцев и насторожился. А почему узнал, если Алябин поступил в хирургию? Он со своего-то отделения больных не видел, не то что с чужого.

Ирина почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. И Гортензия была в суде, и ее он тоже видел. И мало ли на какие мысли его навела внезапная дружба судьи и старой учительницы.

Так, отставить паранойю! Ну видел, ну и что? Во время суда никто ж не усомнился в том, что Любовь Петровну убил Глодов, так на черта ему следить за судьей и выяснять, с кем она общается.

В любом случае нельзя поддаваться страху. Сестры Красильниковы побоялись доложить, затаились, и где они теперь?

Впервые Ирина осознала, что это может быть не игра, а реальное противостояние с умным и опасным врагом.

Не пора ли сообщить в соответствующую инстанцию? Прямо сейчас можно это сделать, и пусть специалисты работают, в конце концов, они за это деньги получают, а чтобы совесть была спокойна, девочку Катю действительно к себе забрать.

Перед Гортензией стыдно? Так лучше быть подлой, чем мертвой, и вообще кому перед кем стыдиться, еще большой вопрос. Бабка не торопится сообщать в органы вовсе не из-за страха за Катю, какое там! Просто ей хочется показать нынешнему поколению чекистов, какая она молодец, гений контрразведки, в одно жало вычислила матерого врага.

Старухе хорошо, у нее никого нет, так что лови шпионов, вспоминай молодость хоть до посинения, а у Ирины совершенно другая ситуация. Ей можно быть храброй только до тех пор, пока дети вне опасности.

Жизнь впервые столкнула ее с военным преступником, причем сейчас она не сидит в судейском кресле под защитой государства и закона, а выступает на свой страх и риск, никем не уполномоченная, и никого нет за спиной, кроме старой учительницы.

Это враг совершенно особого рода, возможно, он даже не жесток от природы, но ни перед чем не остановится, если того требует необходимость. И терять ему нечего.