Ирина Зарубина - Частный сыск

— А чего бояться-то? — Виктор привстал на цыпочки, дотронулся до висевшей на проводке лампочки, и мастерская залилась желтоватым танцующим светом. — Кому нужен нищий, непризнанный художник?

— Значит, до популярности еще далеко? — полувопросительно-полуутвердительно заметил рослый.

— Какая уж там популярность?… — Клюев сдернул с мольберта покрывало. — Вот моя последняя работа… Никак закончить не могу…

По холсту в разных направлениях расходились синие, зеленые, красные и желтые пунктирные линии, а сквозь них на небесно-голубом фоне просматривались неясные контуры человеческих лиц.

— И как будет называться это?… — Рослый не решился дать точное определение подобному роду живописи.

— «По ту сторону».

— По ту сторону чего?

— Не знаю… — пожал плечами Виктор. — Просто «По ту сторону»… Пусть зритель придумает сам…

— Знаешь, Репин, мне тут одна мыслишка в голову пришла, — к разговору подключился стриженый. — Ведь часто так бывает, что при жизни о художнике ни сном ни духом, а стоит ему умереть, как он сразу становится знаменитым, его картины скупаются за бешеные бабки.

— Не так уж часто, но бывает, — согласился с ним Клюев.

— Так как ты на это смотришь?

Виктор еще ничего не понимал. Он не принял этот вопрос буквально, решив, что парень просто ударился в чуждые его профессии философствования.

— Жизнь — штука несправедливая, — сказал он. — Могу привести тысячи, десятки тысяч примеров, когда художника не признавали при жизни, а после смерти вообще не вспоминали о его существовании…

— А о тебе вспомнят, как думаешь?

— Кто-то обязательно вспомнит. — Глаза Виктора увлажнились. — Родные вспомнят… Близкие друзья…

«Это какой-то знак, — подумалось ему. — Это чудо — повстречать милиционеров, которые знают Репина, говорят о живописи, размышляют о жизни и смерти… Самое настоящее чудо… А может, я просто сплю?»

— Тебя же предупреждали, Клюев, — произнес рослый все тем же приглушенно-романтическим тоном, и Виктор даже не сумел уловить, что речь шла уже совсем о другом. — Не приберешь свою суку к рукам — будет плохо. Предупреждали ведь?

Клюев молчал, переводя удивленный взгляд с рослого на стриженого и обратно. До него что-то начинало доходить, но очень медленно. Слишком медленно…

— У тебя есть веревка? — спросил стриженый.

— Есть… — Виктор показал пальцем в угол. — Целый моток.

— Крепкая веревка?

— Крепкая…

— Становись. — Рослый подцепил ногой табурет и выдвинул его на середину мастерской, как раз под лампочку, под хищно торчащий из потолка пустой крюк.

Клюев безропотно повиновался. Улыбаясь наивной, доверчивой детской улыбкой, он встал на табурет, хотел было что-то сказать, но не решился.

Стриженый быстро сделал на конце веревки петлю и накинул ее Виктору на шею.

— Что вы хотите?… — наконец еле слышно вырвалось у Клюева.

— Перекинь ее через крюк, — холодно приказал рослый.

Виктор перекинул. Проследил, чтобы веревка держалась крепко. Нет, он еще не понимал. Не мог поверить…

Он часто размышлял о смерти, часто представлял себе свою собственную смерть. Конечно же она должна быть красивой, как в классической американской мелодраме. Он умирает, совершив какой-нибудь подвиг, спасая людей, и благодарные люди рыдают над его бездыханным телом, почетный караул дает торжественный залп, по всей стране объявляется траур. Но чтобы так просто! Так примитивно! Так пошло! Нет, этого не может быть.

— Я желаю от всего сердца, — проникновенно заговорил рослый, — чтобы тебя признали, чтобы ты стал знаменитостью.

— Спасибо…

— Ничего личного, Репин, — потупился стриженый. — Это приказ.

— Да-да, я понимаю… — И тут Виктор будто опомнился. — Постойте! Подождите, что же вы делаете?! — истерически закричал он. — Я же ни в чем…

Табурет вылетел из-под его ног.

Короткий полет, прерванный резким толчком. Сердце похолодело и провалилось куда-то, дикая боль обожгла шею, в ушах пронзительно засвистело…

Но он еще жил. Он еще видел лица своих убийц, лица спокойные, равнодушно созерцающие.

А потом перед глазами появилось странное видение, какая-то необычная, волшебная смесь, состоявшая из разрозненных обрывков его жизни. И эти обрывки перемежались между собой, путались, сливались друг с другом, переливаясь изумительной, неповторимой цветовой гаммой…

И он успел пожалеть о том, что уже никогда не сможет перенести это видение на холст.

В реанимации больше не было сил ждать. Наташа решилась-таки заскочить домой — принять душ, переодеться, перекусить и денег одолжить у соседей, если дадут. Но не успела она переступить порог квартиры, как…

— Наташенька, ты уже знаешь? — В трубке звучал голос Клавдии Васильевны Дежкиной.

— Что случилось?

— Чернова взяли. На ипподроме.

«Порогину не выгодно было брать Чернова, — лихорадочно закружилось в Наташиной голове. — Не то что не выгодно, но даже опасно, с тех пор как я оказалась в курсе всех событий… Он бы сам себя подставил…»

— Григорий жив?

— Жив…

«Ничего не понимаю… Порогину нельзя было вставлять его в живых. Если уж он раньше не чурался крови, то теперь…»

— Но его положение крайне тяжелое, пуля застряла в затылке. Сейчас ему делают операцию.

— Клавдия Васильевна…

— Я не знаю, Наташа, — опередила ее вопрос Дежкина. — Я уже ничего не знаю. Но то, что Чернов пытался скрыться, — это факт.

— А где сейчас Порогин?

— В своем кабинете, я только что от него.

— Клавдия Васильевна, а можно к Чернову приставить охрану? Но не из людей Порогина, ни в коем случае.

— Я попытаюсь, — пообещала Дежкина. — Ты где будешь?

— Пока дома, а через час в больнице у дочери.

— Как она там?

— Врачи говорят, все будет нормально…

— Если появятся новости, я позвоню на вахту.

Наташа открыла вентиль до отказа, но из крана ¡послышалось лишь жалкое шипение. Зимой отключили воду? Наверное, авария какая-нибудь, трубу прорвало. Это знак… Плохой знак… Все не так, все не слава Богу…

Хорошо, что чайник был полон, да в графине осталось немного кипяченой воды. Наташа кое-как сполоснулась, смыла тушь, затем невольно взглянула на себя в зеркало. Ну и видок… Старая ведьма…

Где сейчас Витька? Что делает? Она думала о муже; скорей по привычке, с сухим равнодушием, будто не о близком человеке. Да он и не был ей уже близок… Все отрубило в ту самую секунду. Такое простить нельзя.

Понять — можно, но простить… Ни-ког-да!..

Соседи с деньгами не выручили. Кто-то просто прижал (по глазам было видно), у кого-то на самом деле не оказалось лишнего. Но деньги были необходимы, как воздух. Много денег на лекарства, на билеты до Парижа… Врач дал целый список, она как глянула на цены…