Елена Прудникова - Стратегия Победы

Точнее, совет верит на слово Шахурину, поскольку Шверник был профсоюзным деятелем, а Косыгин специализировался по легкой промышленности. В общем, нарком едет «выбивать» вагоны, так точнее.

Затем Шахурин отправился в Куйбышев — именно там, в Поволжье, закладывались «дублеры» авиапрома и туда эвакуировалась целая группа заводов. Там был создан главк, задачей которого стало обеспечение многочисленных нужд эвакуированных предприятий, увязка работы со строительством. Туда же вывезли и проектный институт, который мог тут же выдать нужную документацию. Какой, однако, предусмотрительный экспромт получается!

«Новая площадка, куда я приехал с аэродрома, представляла зрелище не совсем обычное. Группа новых, недостроенных корпусов заводов. Огромная масса людей снует на первый взгляд беспорядочно, грязь и неустроенность самой территории. Некоторые корпуса еще не начали строить. Железнодорожные пути были проложены внутри ряда цехов, что облегчало разгрузку оборудования...

А эшелоны все прибывали и прибывали. Днем, пока светло, ходили по территориям заводов, решали, что в первую очередь надо сделать, а вечером собирались директора заводов и строители и намечали планы строительных и монтажных работ на ближайшее время. Споры и взаимные претензии директоров к строителям и монтажникам, строителей к проектировщикам — все решалось без промедления. Обсуждались вопросы обеспечения рабочих мест материалами и людьми с каждым директором в отдельности. И часам к 12 ночи еду в Куйбышев для того, чтобы из помещения, где разместился Совнарком (и нам отвели там две комнаты), звонить в Москву и другие города Союза, давать необходимые телеграммы заводам-поставщикам и разговаривать с ними по телефону. Связь работала неважно. Была плохая слышимость. Чаще всего приходилось, дозвонившись в Москву, в наркомат, поручать работникам все последующие звонки по заводам» [139] .

Остро стояла жилищная проблема. О комфорте люди не думали — счастье уже, что от немцев ушли! — но хотя бы крышу над головой и отопление надо было обеспечить. Несмотря на предельное «уплотнение», города оказались переполненными. В заводских корпусах устраивали импровизированные общежития, сидя друг у друга «на голове» — и это в лучшем случае. Иногда приходилось селить людей в палатках и землянках — а надвигалась зима. Вынуждены были расселять их по деревням. С одной стороны, это было неплохо в смысле питания, с другой — на работу-то как добираться?

Шахурин ходил не только по директорским кабинетам — не принято тогда было у руководства изображать из себя небожителей. Он вспоминает о встречах с коллективами.

«Рабочие и мастера Московского авиазавода спрашивали, как в Москве, давно ли я оттуда. Я рассказал, что сейчас в Москве остались те, кто должен остаться. Москва обеспечена всеми видами оружия, и враг не пройдет.

Состоялась беседа и с рабочими Воронежского завода. „Не сумели, — говорю я им, — закончить строительство завода до вашего приезда. Очень трудно вам будет и с жильем, и с питанием, особенно в первое время“. Они меня успокаивают: „Это ничего, главное — завод хороший, скорее бы выпускать самолеты“».

Впрочем, по сравнению с тем, что творили немцы на оккупированных территориях, — а к тому времени сведения об ужасах оккупации стали потихоньку появляться в газетах, — все это казалось не таким уж страшным.

«Поздно вечером Сенин, начальник транспортного цеха, а теперь уполномоченный наркома, вошел к директору и передал ему распоряжение остановить и демонтировать завод. Дубенко это показалось невероятным.

— Ты не в своем уме, — спокойно сказал он. — Об остановке завода нарком позвонит лично...

— Нарком звонил вам, но связаться с заводом не смог, — объяснил Сенин. — Нашел меня в Сталино, приказал немедленно выехать сюда и передать вам его приказание.

— Завода останавливать я не буду, — сказал Дубенко.

Сенин встал и посмотрел на директора испытующе сурово. Потом резко повернулся к Макарову, сидевшему за столом рядом с Нечаевым.

— Товарищ главный инженер, если директор не в состоянии понять сложившуюся обстановку, я возлагаю на вас обязанность выполнить приказ наркома.

Дубенко побледнел и встал, с грохотом отодвинув стул.

— Сядьте, товарищ Дубенко, — приказал Сенин, не спуская глаз с директора.

Под этим упорным взглядом широко расставленных немигающих глаз директор пришел в себя и потянулся за спичками, чтобы зажечь потухшую папиросу.

— Ответственность за промедление несете вы, — сказал Сенин, убедившись, что к директору вернулась способность рассуждать, и крупными шагами пошел к двери; у порога он остановился: — Через два часа я вернусь.

Ночью Сенин снова появился в кабинете директора. Вместе с ним пришел Гаевой [140]. Они знали, что завод продолжал работать. По-прежнему мерно дышала воздуходувка, над доменным цехом по-прежнему вспыхивало зарево.

— Что будем делать? — спросил Дубенко.

— Тебе уже было сказано, что делать, — сурово ответил Гаевой.

— Завода я не остановлю, — упрямо заявил директор.

Гаевой повернул голову и молча взглянул на Макарова. Тот понял этот безмолвный приказ.

— Тогда я остановлю завод, — сказал главный инженер.

Наступило тяжелое молчание.

Сенин медленно, как бы раздумывая, направился к аппарату, но его опередил продолжительный телефонный звонок, резко прозвучавший в тишине.

— Будете говорить с Москвой, — торопливо сказала телефонистка, и Сенин услышал голос наркома.

— Кто? — коротко спросил нарком.

— Сенин.

— Остановили завод?

— Нет.

— Почему?

— Директор завода не выполняет приказа, товарищ нарком.

И впервые за свою долгую работу Сенин услышал, как нарком выругался коротко и зло.

— Немедленно остановить завод. Не-мед-ле-нно! — приказал он.

— Передать трубку директору? — спросил Сенин.

— Некогда, — ответил нарком и положил трубку.

Дубенко, стоявший рядом, опустил глаза. Лицо его посерело.

— Ясно? — спросил уполномоченный, не отходя от телефона.

Директор круто повернулся к Макарову:

— Идите в мартен и лично руководите остановкой печей — лично! — подчеркнул он. — А я займусь остальным, — и он приказал телефонистке вызвать к нему начальников цехов.

Макаров ушел. Сенин сидел и курил, а директор долго ходил по кабинету, не говоря ни слова.

— Не укладывалось это у меня в голове, — наконец сказал он.

— А теперь уложилось? — спросил Сенин, и в голосе его послышалось сочувствие.

— Нет, — откровенно признался Дубенко, — и теперь не укладывается.

…

В затихшем здании, у остывающих печей все говорило о внезапно остановленной кипучей работе: и большие ковши, словно ожидающие у желобов выпуска стали, и неподвижные краны, опустившие свои услужливые крюки, и ложка, принесенная к печи для взятия пробы, и лом, стоящий у выпускного отверстия...