Вера Арье - Сердце мастера [litres]

– А Монтравель?

– А Монтравель ее ждал. И она всегда возвращалась. Между ними была невероятно тесная эмоциональная связь. Но, как утверждают современники, не было связи телесной…

– Это очень старомодно и… очень по-французски.

Волошин снисходительно улыбнулся:

– Это очень по-человечески! Шестидесятилетний Монтравель относился к юной Доре заботливо и бережно. Но не как к эфемерной музе, а как к очень близкому и любимому человеку. Если бы она не была рядом с ним все эти годы, творческая жизнь мастера могла бы завершиться гораздо раньше. Ведь за несколько лет до появления Доры он отошел от дел, уехал к себе в Кольюр и ничего, кроме заурядных пейзажей, не создавал. Дора, еще девчонка, в силу возраста вела себя несколько эгоистично… Как вы, наверное, знаете, во время оккупации скульптор спас ей жизнь, пожертвовав своей репутацией. И ходят слухи, что гибель его… Впрочем, не будем забегать вперед. После трагической смерти Монтравеля Дора посвятила себя популяризации его наследия: приумножала коллекцию, выкупая его старые работы, путешествовала по миру, организуя авторские выставки.

– Она бывала в России?!

Волошин посмотрел на нее пристально, будто ждал этого вопроса.

– Она несколько раз приезжала в СССР. Помимо художественных задач, был у нее тут и личный интерес. Дора долго и безнадежно разыскивала своего младшего брата, Якова.

– Значит, не вся ее семья переехала в Париж в двадцатых?

– Не вся… У Розенталей было четверо детей. Самая старшая сестра Доры давно жила в Вене, а средняя, Соня, осталась на родине – у ее мужа было большое доходное хозяйство. Якова, совсем еще крошечного, решили отдать ей на воспитание: на первое время, пока его родители обустраивались на чужбине. До этого малышом, в основном, занималась Дора – у родителей хватало других забот…

Волошин сделал паузу и посмотрел в окно.

Аллея была сумрачна и пустынна, а тополя на фоне обледенелых сугробов напоминали черные клавиши исковерканного временем фортепиано…

Оливия, уловив перемену его настроения, тоже молчала.

Их беседа длилась уже несколько часов, но к обсуждению подготовленных ею вопросов они практически не приступили. Однако повествование Волошина было настолько увлекательным, что, казалось, она могла бы слушать его бесконечно.

Жаль, время ограниченно…

– Так вот, Якова они больше никогда не увидят. Вскоре после отъезда Розенталей во Францию муж Сони будет арестован за «контрреволюционную деятельность». А его семья отправится на спецпоселение в отдаленные северные районы страны. До места назначения Соня не доедет – угаснет от тифа, а вот Яков… Яков окажется крепким мальчишкой. Он выхаркает с кровью из себя болезнь и, полуживой, очутится в одном из специальных детских учреждений. Но это все, что Дора сумела о нем узнать за годы поисков – в приюте Якову дали другую фамилию.

– Потрясающе… Откуда вам все это стало известно?

– Вместе с работами Монтравеля в архивах Доры, выкупленных мной совсем недавно, были и ее письма. Она адресовала их брату. Это отрывочные записи – своеобразная хроника времени, которое они провели в разлуке. Дора надеялась, что однажды ее «весточки» попадут к нему в руки. Она и правда сделала все, чтобы его найти… У нее, помощницы великого скульптора, а затем и известной галеристки, были большие связи и возможность приезжать в СССР. Однако излишняя настойчивость «гражданки капиталистической страны» в глазах властей выглядела как попытка шпионажа и обернулась тем, что в середине пятидесятых ей отказали в праве пересечения советской границы.

Тихо, по-кошачьи, в кабинет вошла Лара и опустила на небольшой кофейный столик поднос с фарфоровыми чашками и заварным чайником. В вазочке лежали «трюфели» ручной лепки и свежее домашнее печенье.

– Ларочка пунктуальна: всегда подает чай в одно и то же время, – удовлетворенно отметил Волошин. – Что ж, раз мы засиделись и к делу так и не приступили, хочу предложить вам следующее… Завтра с утра у меня собрание акционеров, а вот после двух я буду свободен и с удовольствием отвечу на оставшиеся вопросы. Обещаю больше от темы не отклоняться, – заверил он Оливию, разливая чай с мятой. – Вы же располагаете временем?

Это прозвучало как утверждение, поэтому Оливии оставалось лишь кивнуть – у нее в запасе была еще пара дней.

– Ну, значит, договорились, – закруглил он беседу, поглядывая на часы. – Хотя… есть еще одно предложение. Я вижу, судьба Доры вас заинтересовала. Вы можете прийти сюда завтра пораньше и почитать ее письма – я предупрежу Лару, она откроет. Как вам такая идея?

Оливия посмотрела на него с благодарностью – сама бы она не решилась об этом просить. Да и кто бы мог подумать, что бумаги Доры находятся здесь, а не в его охраняемых загородных владениях!

– Это не просто «идея», господин Волошин, это настоящий подарок…

– Вот и прекрасно! – удовлетворенно воскликнул он, поднимаясь из-за стола. – А теперь позвольте вас проводить…

В прихожей Волошин подал ей пальто, с интересом наблюдая, как она наматывает на себя меланжевый шарф, готовясь шагнуть в мороз.

– Вас отвезет мой водитель, не стоит в потемках по незнакомому району блуждать! Да и ваш парижский наряд совсем не рассчитан на русскую зиму, – сыронизировал он на прощание.

А Оливия поймала себя на мысли, что уходить из этого странного дома ей не хочется…

На улице было ветрено, вновь частил колючий снежок. Вдоль аллеи зажглись фонари.

Пугливо придерживаясь за оградку, перед Оливией семенила приставными шажками одинокая старушка в пуховом платке-«паутинке», повязанном поверх шапки. В ее сетчатой сумке болтались пакет молока и буханка хлеба. Оливии на мгновение показалось, что она провалилась в безвременье – в этих местах, наверное, все выглядело точно так же и сто лет назад.

Тут в конце переулка, поблескивая фарами, показался черный автомобиль. Плавно двигаясь вдоль тротуара, он подъехал к дому Волошина и притормозил. Из подсвеченного салона выскочил водитель с размытым, ничего не выражающим лицом, и молча распахнул перед Оливией заднюю дверь.

По Садовому добирались долго: неподвижная вереница машин сомкнулась стальным наручником на запястье продрогшего города. За Триумфальной площадью кусок проезжей части и тротуара был огорожен: кучка людей долбила во мраке мерзлую землю с обреченностью каторжников. Вторая половина бригады разбрасывала в стороны уже взломанную тротуарную плитку – видимо, не выдержав мороза, лопнула какая-то труба и ремонт не терпел отлагательств. Красноречиво вздохнув, водитель Волошина резко вывернул руль и пустил автомобиль в объезд.

Дома Оливия рухнула на тахту и включила смартфон. На экране мерцали уведомления о пропущенных звонках от Родиона. Он, конечно, волновался, ведь уже поздно…