Вера Арье - Сердце мастера [litres]

– Ее внук и прямой наследник. Я с самого начала чувствовала: что-то здесь нечисто. Но он, как паук, опутал меня сетями своей душещипательной семейной истории, а потом еще и припугнул. Думаю, он не столько на меня в этом деле полагался, сколько на Родиона: надеялся, что тот станет мне помогать, и все срастется.

– А вот здесь он просчитался, – Габи сверкнула удовлетворенной улыбкой. – Ты справилась с этим сама и утерла нос им обоим! И как теперь планируешь поступить?

– Как? Отдать Волошину дневники.

– Ты очумела, Илиади? Сделаешь этому интригану такой подарок?

– Нет. Мы с ним совершим взаимовыгодный обмен.

– Оливия, – Габи, кажется, впервые назвала ее по имени, – что ты там такое затеяла?..

Оливия ответила молчанием: эпизод с компроматом, обещанным в обмен на эту тетрадь, она предпочла от подруги утаить.

Собирая вещи, разбросанные по траве, Оливия нетерпеливо поглядывала на часы: ей так хотелось попасть поскорее домой после изматывающей и долгой поездки…

Открыв дверь своим ключом, Оливия тут же увидела широкую спину Саломеи: стоя перед висящей в прихожей картиной, та чистила золоченый багет старой зубной щеткой, что-то экспрессивно напевая.

– Здравствуйте, Саломея. Давно не виделись – все в какой-то беготне да разъездах!

Оливия скинула кроссовки и прислушалась – похоже, Родиона дома не было.

Саломея отложила щетку и, вытащив из уха пластиковую запятую, из которой доносился дробный французский рэп, принялась делиться новостями: в эти выходные ограбили квартиру на втором этаже, а соседи сверху приобрели пианино и дают теперь всему дому бесплатные концерты…

– Спасу от этих до-ми-солей нет! Но Ларри мне наушники подарил беспроводные, так у меня теперь свой аккомпанемент, – и Саломея принялась было вновь скрести багет, но вдруг встрепенулась:

– А, совсем забыла: месье Лаврофф сегодня на телевидении! У них там запись новой программы. Он вам пытался дозвониться… Сказал, вернется поздно.

Оливия взглянула на телефон: пять пропущенных звонков и два сообщения – она отключила звуковой сигнал на время лекции и совсем об этом забыла.

«Иви, любимая, убегаю на съемку. Намерен сегодня обсуждать название с программным директором: их «Анатомия разоблачений» – это просто пародия… До вечера!»

Но вечером увидеться не удалось. Приняв горячую ванну, натянув рубашку и толстые носки, Оливия прилегла с книгой на постель, да так и заснула. Как вернулся домой Родион, она не слышала.

Будить ее он не стал – просто присел на край кровати, всматриваясь в ее лицо: беззащитный излом брови, пульсирующую тень в височной ямке, спутанную прядь волос, по-детски торчащую из-за маленького округлого уха…

Сквозь назойливый городской шум – шелест шин, автомобильные гудки, стук каблуков по тротуару, всплески смеха – он отчетливо улавливал ритм ее дыхания. И понимал, что в этом слабом умиротворяющем звуке сосредоточена вся его жизнь…

Утро следующего дня было суетливым: в девять часов начинался семинар, и Оливия, не приготовившая с вечера необходимых книг и тетрадей, еле успела собраться. Кое-как натянув широкие брюки и асимметричную белую рубашку, она выскочила из дома, горько сожалея, что не успела даже выпить кофе – голова напоминала огненный пульсирующий шар, будто и не было этих двенадцати часов живительного сна…

Зато автобус не подвел: он подошел к остановке практически сразу, распахнув с астматическим присвистом прозрачные двери. Заняв место «на колесе», она сунула руку в сумку, чтобы еще раз себя проверить – к счастью, дневник Доры был на месте.

Сегодня у нее была назначена долгожданная встреча с Волошиным.

Камерный музей, где он должен был ее дожидаться, находился в западной части сада Тюильри. Когда-то здесь размещалась королевская оранжерея, а теперь все здание занимала картинная галерея.

Экспозиции менялись часто, неизменным оставался лишь панорамный зал Клода Моне, опоясанный полихромной лентой его знаменитых «Кувшинок».

Прислушиваясь к гулкому эху своих шагов, Оливия подумала, что Волошин, как всегда, все хорошо продумал. Галерея только открылась и, похоже, они были первыми ее посетителями: и поговорить спокойно можно, и искусством «надышаться». Правда, сейчас это эстетство уже не столько ее очаровывало, сколько раздражало. Ведь оказалось, что любовь коллекционера к прекрасному была лишь отголоском его страсти к деньгам…

Войдя в зал, она сразу его увидела. Волошин сидел на вытянутой скамье, стоявшей посередине выставочного пространства. Он молча созерцал, как насыщенный кобальт воды на полотнах Моне переплавляется в эфемерно-розовую цветочную рябь…

– А ведь был момент, когда говорили, что «Кувшинки» – самая неудачная работа гения, теряющего зрение. Моне от отчаяния чуть их не уничтожил… А теперь они считаются шедевром. Вы только посмотрите на эту палитру! – принялся рассуждать Волошин, боковым зрением заметив ее приближение.

– Здравствуйте, Ной Яковлевич. Если честно, у меня сегодня совсем мало времени. Давайте сразу перейдем к делу, – отчеканила она твердым голосом.

– К делу так к делу… Вы сильно повзрослели за эти месяцы, моя дорогая Оливия! Я вижу в этом и свою заслугу.

Не отреагировав на его пассаж, она достала тетрадь Доры, но не спешила ее отдавать.

– Вот то, что вы искали. Возможно, были и более поздние записи, но их местонахождение мне выяснить не удалось.

– Вы все прочли, верно? – он взглянул на нее колючими глазами, мгновенно скинув с лица улыбку.

– Естественно.

– И что вас больше всего в этой истории… ммм… тронуло?

– Тот факт, что вы мне морочили голову трагической семейной мелодрамой. А все дело было в наследстве – вы ведь уже знали, что Дора приходится вам не теткой, а бабушкой…

– Вы все верно поняли, Оливия, – Волошин был невозмутим. – Сначала у меня были лишь догадки и косвенные подтверждения нашего родства: я сделал несколько запросов в Госархив Одесской области. В нем, представьте себе, сохранились метрические книги еще с восемнадцатого века… Правда, там нужной информации не нашлось – хранилище сильно пострадало во время войны, часть документов сгорела. Но обнаружились все же переписные листы за двадцатый год, содержавшие информацию о происхождении отца… А перед прошлым Рождеством я купил у Рувэ часть дневников Доры. И подумал, что где-то скрывается их продолжение, которое может подтвердить или опровергнуть мою родословную.

– Что ж, вы не ошиблись, господин Волошин, – Оливия достала из тетради выцветший листок и протянула его коллекционеру. – Вот свидетельство о рождении Якова. Имя его матери – Дора Розенталь. А от отца только прочерк остался… Вы сами потом прочтете.