Вера Арье - Сердце мастера [litres]

– Ну, а что еще любопытного пишет моя выдающаяся бабушка? – поинтересовался он, хищно поглядывая на тетрадь в руках Оливии.

– Там целая жизнь… И ее, и Монтравеля.

– Что ж, я ваш должник, Оливия. – Волошин открыл портфель и вытащил оттуда большой плотный конверт. – Вот оригиналы для господина Лаврова. Надеюсь, ему удастся изобличить этого афериста…

Оливия просмотрела документы – все было на месте.

– Скажите, Ной Яковлевич… А почему вы вообще решились доверить мне поиски дневников? Вы могли бы обратиться в детективное агентство или подрядить того же Рувэ… Ведь это он продал вам первую часть записок.

– Для профессионального детектива такое задание показалось бы трудновыполнимым – у меня не было никаких вводных: фактически ищи то – не знаю что. А Рувэ мне в этой просьбе отказал… Первая часть дневников попала к нему случайно: их ему отдали «в нагрузку» к нескольким картинам Монтравеля какие-то обнищавшие фабриканты. И Рувэ тут же сплавил весь набор мне. А для поиска продолжения ему пришлось бы привлекать профессионала, который бы, к тому же, хорошо владел русским… В общем, он решил, что дело того не стоит.

В голосе Волошина Оливия уловила нотки раздражения – похоже, этот пренебрежительный отказ стал последним и решающим пунктом в списке претензий коллекционера к арт-дилеру. Параллельно вскрылись «теневые игры» Рувэ за спиной Раевского – и судьба дельца была предрешена.

– А в январе, – продолжил он, – мне неожиданно написал господин Лавров. Представившись, он так убедительно попросил дать вам интервью, что я подумал – отчего бы не рискнуть. Даже если бы вы не сумели справиться с поисками записок сами, оставался шанс, что Лавров окажет вам поддержку. Просить его об этом напрямую я не стал: не того масштаба проект, чтобы предлагать его известному инвестигейтору. Словом, я решил подойти к этому вопросу… опосредованно.

Оливии показалось, что ей дали пощечину.

В голове навязчиво фонило, а в груди, как в силках, что-то трепыхалось и рвалось…

Заметив ее состояние, Волошин осекся:

– Похоже, я вас огорчил… Но, посудите сами, Оливия, вы же еще студентка! Не мог же я рассчитывать, что вы откопаете бумаги Доры без посторонней помощи! Предлагать дело вашему спутнику смысла не имело: он ведь не частный детектив, чтобы на заказ работать. В общем, это был чистой воды оппортунизм… Однако именно благодаря вам, – он сделал упор на последнее слово, – мой план сработал!

Оливия смотрела перед собой неподвижными глазами.

Выходит, Родион ее обманул… Без его тайного вмешательства интервью бы не состоялось. Видя, как она переживает, что ее попытка установить контакт с русским коллекционером ни к чему не привела, он написал Волошину сам. Подарил ей авантюру, как дарят желанную игрушку капризному ребенку, совершенно наплевав на то, что это была ее идея, ее самостоятельный проект! И ткнул ее носом в очевидное: она навсегда останется маленькой приставкой к его большому имени…

Оливия молча положила тетрадь на скамью рядом с коллекционером и поднялась.

– Мне пора, Ной Яковлевич. Уверена, скоро о вас заговорят как о владельце уникального собрания работ Октава Монтравеля.

– Еще как заговорят! Имя скульптора сегодня несправедливо забыто. Но при правильной подаче из истории Доры можно сделать громкий медийный проект. Вы только представьте: русская революция, Гражданская война, побег в Париж, встреча с мастером… Тщетные поиски сына, канувшего в водоворот репрессий… А потом Вторая мировая, Сопротивление, таинственно исчезнувший шедевр… И вдруг, – в возбуждении он принялся мерить зал шагами, нервно жестикулируя, – уже в новом столетии единственный внук Доры, объявившийся в России, являет миру коллекцию творений великого француза, которую собирал всю жизнь… По-моему, бомба!

– Несомненно. Но в первую очередь потому, что спрос на работы мастера тут же взлетит.

Волошин помолчал, а затем произнес:

– Вы мне сразу понравились, Оливия. В вас чувствуется ум, сила характера и в то же время присутствует душевная уязвимость. Такой же была моя бабка, Дора. Вот, возьмите… Он протянул ей листок.

Это была практически точная копия наброска, который ей подарил Родион.

– Откуда у вас это?

– Даже и не вспомню, у кого я его купил. Такая мелочь… Монтравель делал сотни рисунков прежде, чем приступать к работе над скульптурой – он называл их «состояния». В тяжелые времена этими «состояниями» он расплачивался – неудивительно, что они расползлись по всему свету. Оставьте эскиз себе – в память о нашем знакомстве.

Спорить Оливии не хотелось. Они сунула листок в сумку и направилась к выходу.

– Подождите! – окликнул ее коллекционер в последнюю секунду. – А об исчезновении «Итеи» ничего нового, случайно, не выяснилось?

– Возьмите розы. Это беспроигрышный вариант: мы закупаем их в единственной теплице под Парижем, где пока еще выращивают «Принс Жардинье». Вы только посмотрите, какой нежный жемчужный отлив лепестков, какое эфемерное изящество! Между прочим, в России этот сорт носит еще более поэтическое название – «Александр Пушки́н». Может, знаете такого литератора?

Продавец пододвинул к Родиону ведро с цветами и полез за оберточной бумагой, посчитав, что его убедительная речь должна подтолкнуть клиента к покупке.

– Соберите-ка мне лучше ассорти из тюльпанов – красных, белых и вот тех, чернильных… И перевяжите их лентой, целлофана не нужно, – разочаровал его Родион.

Пожав плечами, продавец выполнил его просьбу и переключился на другого покупателя – старичка с окрашенными в благородный каштан волосами, который уже десять минут изучал ассортимент магазина.

– Позвольте предложить вам роскошные розы, месье. «Принс Жардинье» – это вечная классика. А аромат, а плотность бутонов?! У роз, конечно, есть шипы, но и у правды они есть! Вот приведу вам один случай…

Родион поспешно вышел из лавки, ошалев от болтливости торговца, который располагал, по всей видимости, неограниченным запасом историй на любой вкус.

Оливия была равнодушна к розам. Но цветам всегда радовалась, и Родион частенько покупал их в дом безо всякого повода. Иногда он поручал Саломее зайти на рынок, где можно было отыскать чего-нибудь посвежее, всякий раз удивляясь эксцентричному выбору горничной.

Взлетев на поскрипывающем, как фасадная люлька, лифте на пятый этаж, он вышел на лестничную площадку и насторожился: из квартиры не доносилось ни звуков, ни привычного аромата готовящейся еды, хотя время было застольное…

Поспешно провернув ключ в замочной скважине, вошел.

Никого.

– Саломея заболела, – раздался откуда-то бесцветный голос Оливии. – А я решила ничего не готовить – закажем суши.