Лорен Оливер - Сломанные вещи

Однако пока это наша единственная зацепка.

Эбби снова просматривает перечень того, что нам известно.

– А как насчет пустыни? Он когда-нибудь жил в пустыне?

– Есть только один способ выяснить это, – говорю я, и все поворачиваются ко мне, даже Эбби, и от стекол ее очков отражается электрический свет. – Мы спросим его об этом.

Саммер нервничала, стоя на арене и ожидая, когда Фантом появится опять. Почему она согласилась прийти? Почему она хотя бы не сообщила об этом Бринн и Миа? Но она знала почему: потому что они сказали бы ей, что это плохая идея.

Может быть, подумала она, Фантом не явится. Но едва она успела об этом подумать, как услышала за своей спиной легкие шаги и поспешно обернулась.

– Ты боишься, – заметил Фантом. – Не бойся.

– Я слышала, что о тебе рассказывают, – ответила Саммер, встряхнув волосами, чтобы казаться невозмутимой. Но Фантом был прав. Она боялась. – Ты похищаешь детей. Ты уносишь их под землю, чтобы съесть.

– Это неправда, – сказал Фантом. – Я забираю их лишь для того, чтобы сохранить такими, какие они есть. Чтобы они не постарели и не подурнели. Чтобы они могли остаться детьми навсегда.

Наши дни

– Доброе утро, солнышко.

Я просыпаюсь ото сна, который прерывается сразу же, оставив только смутное чувство, что кто-то кричал близко-близко. Передо мной стоит Бринн, расплываясь в ореоле из солнечных лучей, которые льются из окон.

Я сажусь, чувствуя нервозность из-за сна, которого не понимаю.

– Сколько времени?

– Десять часов, – доносится из вестибюля голос Оуэна. Секунду спустя появляется и он сам, принявший душ, чисто вымытый, с влажными кудрями, в выцветшей красной футболке с надписью: «Лондон». Фингал за ночь, похоже, расширился больше, еще дальше распространившись на щеку. – Извини. Бринн подумала, что тебе захочется кофе.

Коснувшись рукой щеки, я чувствую, что на ней отпечатался рисунок обивки тахты.

– Где Эбби? – спрашиваю я. Не помню, как заснула минувшей ночью, помню только, что Уэйд и Бринн спорили по поводу того, мог ли Хэггард знать про Лавлорн, мог ли он действительно быть тем человеком, который помогал Саммер писать фанфик, а потом я закрыла глаза, всего на несколько минут, и оказалась не на тахте, а в лодке. В какой-то момент мне показалось, что рядом находится Оуэн – показалось, что он касается моих волос и что-то шепчет – но, скорее всего, это тоже было частью сна.

– Должно быть, Уэйд завез ее домой по дороге на работу, – сказала Бринн. – Когда я встала, их уже не было. Вероятно, они не хотели тебя будить, – быстро добавляет она, видя, что я задета. Бринн выглядит прекрасно – настрой бодрый, темные волосы собраны в пучок, являющий собой эффектный художественный беспорядок, как будто спать на полу, подложив под голову вместо подушки сложенную толстовку, – это часть ее стратегии достижения успеха. Она протягивает мне пенополистироловый стакан с кофе, слишком сладким и светлым от сливок. – Тебе надо заправиться кофеином, – говорит она. – Сегодня мы прищучим Хэггарда.

– Сегодня? – Я чуть не выплевываю кофе. – Ты хочешь поговорить с ним уже сегодня ?

– А какой смысл ждать? – спрашивает она.

Я смотрю на Оуэна – смотрю по старой привычке, оставшейся с тех пор, когда я могла ожидать, что он согласится со мной, когда по его прищуру, по подергиванию его губ могла ясно понять, о чем он думает, когда нам не нужно было говорить, потому что мы просто понимали друг друга – но он просто вздыхает, запустив руку в волосы.

– Она права, – говорит Оуэн, и только по его голосу я могу определить, насколько он устал. – Я просто хочу, чтобы все это закончилось. Наконец.

А что потом? – едва не говорю я. Потом Оуэн отправится в университет моей мечты, дом Уолдмэнов будет продан, и я потеряю его навсегда – потеряю моего прекрасного, умного Оуэна, похожего на горящую спичку, полного жизни и огня. Потом Бринн сделает то, что собирается, что бы это ни было, а мы с Эбби так и застрянем в Твин-Лейкс, и никто не будет поздравлять нас, никто не назовет нас героями. И это будет все, конец пьесы, занавес упадет, балерины уедут домой, а в театре только и останутся, что липкие пятна от газировки и набросанный мусор.

Тогда я останусь такой же одинокой, а может быть, еще более одинокой. Потому что на сей раз у меня уже не будет надежды на то, что Оуэн когда-нибудь вернется домой и мы начнем все снова.

Глядя в зеркало в ванной комнате, я едва узнаю свое лицо. Я кажусь себе худой и старой. Мои глаза запали. Интересно, как бы сейчас выглядела Саммер, если бы осталась жива – со всеми этими густыми белокурыми волосами и персиковой кожей. Я нахожу наполовину использованный тюбик зубной пасты в выдвижном ящике, где, кроме пасты, больше ничего нет, пальцем чищу зубы и, кое-как пятерней расчесав волосы, укладываю их в пучок.

Что же мы скажем мистеру Хэггарду?

Помните девочку по имени Саммер Маркс? Какая глупость. Конечно, он ее помнит. Все ее помнят. И он был на церемонии поминовения.

Мистер Хэггард, мы знаем, что вы сделали с Саммер.

Мистер Хэггард, скажите нам, что вы знаете о Лавлорне?

Я очень тихо шепчу эти слова в ванной. Здесь они звучат несерьезно и безобидно. Даже мелодично. № 44. Слова имеют разное значение для разных людей в разное время и в разных местах.

Из окна я вижу темную машину – что-то типа лимузина из тех, что обслуживают аэропорты. Машина въезжает в ворота и исчезает из поля моего зрения. Секунду спустя в дверь ванной начинает громко стучаться Бринн.

– Миа, – шепчет она.

– Что? – говорю я, открывая дверь. На лице ее написана такая паника, какой я еще не видела. – Что случилось?

Но тут из парадного вестибюля доносится мужской голос:

– Оуэн, ты дома?

Я сразу же узнаю этот голос, даже после стольких лет.

Мистер Уолдмэн вернулся в свой дом.

Бринн выходит в вестибюль, держась за моей спиной, как будто ожидает, что мистер Уолдмэн может в любой момент начать стрелять, и хочет заслониться мною, как щитом. Мистер Уолдмэн изменился почти до неузнаваемости. В основном я помню его, словно исходящий из невидимого тела – голос, невнятно говорящим нам из-за запертой двери, чтобы мы замолчали и пошли погулять. Тогда он был не то чтобы толстым, но рыхлым. С расплывчатыми очертаниями. Его подбородок мягко переходил в шею, шея – в грудь, грудь – в складки живота. Глаза у него были мутные, они, похоже, не могли сфокусироваться на каком-то одном предмете и постоянно перебегали на что-то еще.

Но теперь мистер Уолдмэн весь состоит из острых углов: коротко подстриженные волосы, поджарая фигура, такая же, как у Оуэна, великолепно очерченная нижняя часть лица. Хотя на нем сейчас джинсы, футболка и поверх нее блейзер, он выглядит как человек, привыкший к тому, что другие подчиняются. То, что в нем было сломано, какая-то старая рана, за эти пять лет, похоже, зажила.