Валерий Махов - Сезон мести

Психоаналитик — это своего рода ассенизатор. Он прочищает извилины, забитые разным дерьмом. Быть психоаналитиком — это обречь себя на участь городской сточной ямы, куда каждый желающий за деньги может сбросить любые отходы. Если писатель — это инженер человеческой души, то психоаналитик — ее сантехник.

Человеческих отходов видимо-невидимо. С видимыми все просто. Из унитазов и писсуаров они по трубам попадают на очистительные сооружения, удобряя и облагораживая нашу флору и фауну. С невидимыми сложнее. Они колобродят в нас, не находя себе выхода из лабиринтов души после всевозможных стрессов и сердечных катаклизмов. А потому часто бывают причиной инсультов и инфарктов. И это еще не худший вариант.

Обыватели говорят, что, если Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. Это неверно. Бог не наказывает — он испытывает. Наказываем себя, как правило, мы сами. И чем больше вина перед самим собой и теми, кого мы любим, тем страшнее и суровее наказание. Умалишенных на Руси всегда называли блаженными и душевнобольными. И это, пожалуй, самое страшное, что может случиться с человеком.

Антон не был профессиональным психологом, поскольку не имел специального образования. Но по части психоанализа среди коллег равных ему не было! Он часами мог выслушивать исповеди людей, совершивших то или иное преступление. Люди, находясь в экстремальной ситуации, потеряв свободу, семью, веру, очень нуждались в беседе «не для протокола». И Антон никогда не отказывал человеку в этой просьбе. Каждый такой разговор давал ему очень много. Нужно было не просто выслушать человека, а сделать это внимательно, не перебивая, не задавая вопросов и, самое главное, не посматривая украдкой на часы. В эти минуты Антон чувствовал себя как бы священником, исповедующим грешника, с той лишь разницей, что он не мог отпустить грехи. После каждого такого неформального общения он становился опытнее и мудрее. Да и человек, сняв тяжесть с души, чувствовал себя намного лучше!

Многие коллеги вначале посмеивались над Антоном, а потом привыкли и перестали обращать внимание на его методы. Антон же не уставал сам себе повторять, что опыт подобного общения и есть «сын ошибок трудных», а гений раскрываемости — не что иное, как самый «близкий друг парадоксов».

Антон не был гением сыска в силу своего молодого возраста. Но он любил свое дело и был ему бесконечно предан. И каждый раз, вступая в зримый или незримый поединок с человеком, которого подозревали в нарушении закона, он не чувствовал себя охотником. Слишком неравные шансы были у фигурантов по делу «охоты».

Антон был скорее защитником всех слабых и беззащитных, тех, кто в этой защите нуждался.

Осознание себя в профессии пришло само. И один раз придя, уже никуда не уходило. А интерес к психоанализу и изучение мотиваций того или иного человеческого поступка не только помогали ему в работе, но и, что греха таить, в личной жизни тоже.

В перерыве Антон подошел к комнате конвоя и нажал на кнопку вызова дежурного. Его узнали и пропустили внутрь. Солдаты конвоя, худые, измученные ночными нарядами, голодом и недосыпанием, выглядели осунувшимися и уставшими.

— А где начкар?

— Он в комнате для спецконтингента, сейчас позову, — ответил сержант.

Антон открыл дверь в туалет и скрылся за ней. Вдруг в комнате конвоя раздались крики и выстрелы. Послышался истошный, как у раненого зверя, вой: «На пол, суки! На пол, или всех положу!» Антон бросился на шум, на ходу досылая патрон в патронник. Перед дверью он чуть не упал, наткнувшись на тело только что убитого сержанта. Прапорщик-спецназовец, а это был он, уже стоя спиной к нему, открывал последнюю входную дверь. Не оборачиваясь, спиной почувствовав беду, Зарубин через плечо выстрелил в ответ на крик Антона: «Стоять!» Пуля, жарко лизнув бледность щеки, ушла в стену. Выбора не было, профи имел дело с профи. Тут не до инструкций, и Антон тоже выстрелил. Прапор еле заметно дернулся, так что в первую секунду Антон даже не понял, попал он или нет, а затем стал медленно, как бы неохотно сползать по двери. Антон подбежал и резким ударом ноги выбил пистолет, разворачивая прапора к себе. В глазах Зарубина, несмотря на дикое звериное сопротивление, медленно таяла жизнь. За миг до смерти он осмысленно посмотрел на Антона и как бы слегка удивленно, уже успокоившись, тихо-тихо сказал: «Пришел, дружище, не обманул».

Дальнейшие события стали развиваться с такой скоростью, что Антон потерялся во времени и пространстве.

Чудные дела Твои, Господи…

В холодильнике местного морга патологоанатом Курилко вместе с судмедэкспертом Мухиным заканчивали вскрытие тела профессора Голицына.

— Типичное самоубийство.

— Не возражаю, самоубийство, но при чем здесь этот маскарад? — сказал Мухин, брезгливо коснувшись кожаной одежды.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Но ведь ты всегда говорил, что знаешь его лучше всех.

— Выходит, не все знал. Мы же вскрываем тело, а не душу, а чужая душа — потемки. Да и что теперь говорить? Сейчас приедут дети и вдова, нужно продумать план действий, они такие разные, эти дети… И убери этот «Содом и Гоморру».

Тем временем в помещение, дожевывая гамбургеры, весело смеясь и громко разговаривая на английском, зашли два афроамериканских студента-практика.

— Гет зе хел аут оф хеа. Ин хеа итенети бикамс инфинити! [4] Немедленно выйдите отсюда вон. Здесь вечность становится бесконечной! — на хорошем английском языке, бледнея и задыхаясь, прокричал обычно сдержанный Курилко. — Энд вайп бред писес фром э биэд [5] И уберите крошки из бороды. , — вдогонку, уже вполне спокойно, но тоже по-английски добавил Курилко.

— Да что же это за церковь у вас такая, что даже с мертвыми воюет? — убивалась вдова Голицына, картинно заламывая руки. — Он при жизни столько жертвовал на храмы, а они отказались его отпевать после смерти.

Родные и близкие, собравшиеся на поминках Голицына, стали наперебой ее успокаивать.

В перерыве между поминальными речами и заупокойными тостами к Антону подошел Вадим.

— Вадь, ну как ты думаешь? Почему? Чего ему не хватало?!

— Тоша, теперь сам Бог велел выполнить волю отца, раз она стала последней. Бросай эту чертову контору и иди ко мне в банк. У тебя красный диплом. Сколько можно держать всю семью в напряге? Думаешь, кто-нибудь скажет тебе спасибо за то, что ты делаешь? Посмотри на Сторожа или Крота, на эту пока еще живую наглядную агитацию с плаката «Ты успел добровольно уйти из милиции?». Пойми, из твоей конторы уходят или вперед ногами, или на носилках, или на инвалидной коляске, редко на «бентли». Не заставляй меня выполнить последнюю волю отца против твоей воли.