Константин Веснин - Приют горного странника

— А… это Муза, соседская корова. Она утром проходит мимо нас на пастбище за поселок. И если Буян залает, то и она замычит, — Елизавета Капитоновна заметила, как Инесса Львовна еще больше помрачнела и поспешила добавить. — Вы не переживайте. У нас утрами обычно тихо. Все, как правило, любят поспать, хотя… чета молодоженов поднялась пораньше и уже ушла на хребет.

— Да вы что? Они уже ушли?! — внутри Инессы Львовны клокотали раздражение и зависть. — Ну, молодцы, молодцы, что скажешь. А я вот не знаю, еще не решила куда пойти. А Павел Иванович, художник, тоже уже на природе?

— Нет. Он пока не появлялся в столовой.

— А Леопольд Фомич также, наверное, уже при делах?

— Уже умчался за продуктами в Лесогорск.

После завтрака Инесса Львовна вернулась в номер. Раздраженное состояние не покидало ее, а перспектива провести день в одиночестве только усиливала плохое настроение. Она охотно составила бы компанию художнику, чувствуя себя с ним комфортно. Искусство всегда рождало у нее положительные эмоции, а в Павле Ивановиче художник соединился с воспитанным, интеллигентным человеком. Инесса Львовна решительно поднялась, прошла в ванную к зеркалу, занялась своей прической.

…Ах, эти шпильки! Они вечно втыкаются не туда. Тьфу ты!

Она отбросила очередную шпильку, и волосы свободной волной упали на лицо. Все сегодня с утра идет шиворот-навыворот! Она подошла к двери, приоткрыла ее, прислушалась.

…Никого, все заняты… только я одна, никчемная.

Она вернулась к зеркалу и, собрав волосы в пучок, стала резкими движениями закалывать их шпильками, чувствуя царапающую боль.

В отличие от Инессы Львовны, отдых Павла Ивановича не был потревожен собачьим лаем и коровьим мычанием. Он сладко потянулся, дожидаясь, когда растают последние остатки сна. Наконец-то, пересилив себя, поднялся, позевывая, посидел на кровати, натянул шлепанцы. Оглядев комнату, вздохнул и направился в ванную.

Появившись оттуда с полотенцем на шее, он направился к окну и отодвинул штору. После затененной комнаты, яркий солнечный свет на миг ослепил его, он зажмурился, нащупал в халате очки, протер и надел их: покосившаяся деревянная крыша какого-то загона для животных и куча соломы перед ней, правее, немного в стороне, огороженная деревянным частоколом площадка с большим мангалом под металлическим навесом.

— Нет, без очков вид из этого окна определенно лучше.

Тихонько насвистывая: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», он, мягко ступая по ковру холла, направился в столовую. Услышав его голос, Инесса Львовна метнулась к двери, прислушалась и осторожно выглянула, проводив взглядом спину Павла Ивановича.

— Чудное утро. Как отдыхается, Павел Иванович? — Елизавета Капитоновна поставила перед ним порцию яичницы и салат.

— Спасибо. У вас все на высшем уровне. А что… я последний на завтрак?

— Не беспокойтесь. Время посещения столовой у нас не нормируется. Приходите, когда вам удобно.

Павел Иванович краем глаза поглядывал на Елизавету Капитоновну.

…Можно позавидовать Леопольду.

— Уже составили планы на сегодня? Вам чай или кофе?

…И эта улыбка, все так ненавязчиво и естественно.

— Чашечку кофе, с сахарком, но без молока.

В столовую мягко вкрался аромат свежесваренного кофе.

— У меня планов — громадье, так сказать, — Павел Иванович жадно набросился на завтрак. — М-м, как вкусно! Хочу подняться по тропе, в сторону хребта. Я не ставлю целью подняться на вершину. Как увижу красивую панораму, так и брошу якорь.

— Вижу, у вас на руке компас? — Елизавета Капитоновна посмотрела на круглый диск, матово поблескивающий на левом запястье Павла Ивановича.

— Подарок жены к шестидесятилетию. Моя давняя мечта, — он приподнял руку и повертел запястьем. — В одном корпусе и ручные часы, и компас, и показатели температуры, влажности, давления. Незаменимая штука в путешествиях. Дорогая, но безотказная и точная. На солнечных элементах, достаточно дневного света, и она будет работать при любых температурах.

— Еще кофейку?

— Давайте, не откажусь. Похоже, я последний соня, не ушедший еще в горы…

— Первыми позавтракали и ушли на вершину хребта наши молодожены. Инесса Львовна сказала, что еще не решила, куда пойдет.

Павел Иванович понизил голос:

— Мне бы незаметно выйти, а то… сами понимаете, общество художнику ни к чему.

— Я вас прекрасно понимаю, Павел Иванович.

Поблагодарив Елизавету Капитоновну за завтрак, Павел Иванович в самом радушном расположении духа неторопливо поднимался по лестнице. В этот момент, в холле показалась Инесса Львовна. Взбитые волосы ниспадающей копной закрывали почти половину лица. Увидев Павла Ивановича, она радостно воскликнула:

— Доброе утро! Как мы случайно встретились. Определенно вы уже наметили, куда пойти за очередным творческим вдохновением?

Павел Иванович растерялся и уже собирался сказать что-нибудь неопределенное касательно своих планов, как дверь еще одного номера распахнулась. Постукивая палкой, в холл вышел Дормидонт Нилович:

— Што за сход? Пошто меня-то не кличите? — покряхтывая, дед прихорашивал ладонью спутавшуюся бороду. — Шибко хорошо солнце-то светит. Знатный денек обещат. Я вот гляжу, вы куды-то навострились?

Инесса Львовна резко повернулась к своему номеру. Павел Иванович, оказавшийся в эпицентре драматической встречи, был удивлен поведением Дормидонта Ниловича. Дед, проявив удивительную подвижность для своего возраста, метнулся в сторону Инессы Львовны и широко раскинул руки, намереваясь поймать ускользающую от него женщину.

— Ты, краса-девица, обожди маненько… ты прости меня старика-то… Ну, поиграл я давеча-то, пошутил… — дед замялся, задвигал бровями, собираясь еще что-то вымолвить, но Инесса Львовна, изогнувшись, юркнула в просвет между рукой Дормидонта Ниловича и стеной холла, визгливо крикнув на ходу:

— Мне не нужны ваши извинения! Не хочу вас видеть!

Дверь ее номера с шумом захлопнулась. Дормидонт Нилович махнул ей вслед рукой:

— У-у, баба-зараза! Хотел ей еще чаво сказать, да што тут кажищь… шибче ветра убежала-то егоза-дереза! Эх, грехи наши… Ты, добрый человек, коли не поспешаешь, присядь на чуток, дай старику слово молвить…

Ноги Павла Ивановича бежали впереди его планов, но дед крепко сжал ему руку, и художник вынужден был присесть вместе со стариком на диван.

— Я тебе вот што скажу, — дед доверительно положил свою руку поверх руки Павла Ивановича. — Кабы не видал, што ты — добрый человек, дак смолчал бы. Мне сердце говорит. Я завсегда так сяду… ну шоб ты пуще понял, так энто ежели уши заткнуть и глаза затворить. Да токо это тебе, а мне не надобно. Вот, сяду так, все мысля отряну, и такая тишина, благодать на меня ниспустится… И вдруг как солнцем мне осветит, ясно вижу человека рядом, он как бы открывает мне свое нутро, душу свою, беды, заботы.