Константин Веснин - Приют горного странника

— Вода как зеркало отражает небо, создавая светлый фон и контраст более темному противоположному берегу. И очертания того, противоположного берега, я сглаживаю и еще увеличиваю тоновый контраст. Каждый художник изображаемый пейзаж, прежде всего, пропускает через себя, свою душу. И это шершавое дерево должно вылиться на холст так, чтобы вот вы, так сказать, ощутили его шершавость. Одно и тоже дерево у двух художников будет разным, и у зрителя возникнут разные ощущения… Все это очень тонко, хрупко, зыбко, художник выражает свое видение, свое мироощущение, и у людей рождаются разные эмоции. Один и тот же пейзаж, выполненный одним художником, может согреть, осветить светом, а другим — вызвать тревогу, беспокойство. Мои начальные картины написаны тогда, когда я еще не достиг способности улавливать детали, конкретику… И все же, в них схвачено самое главное… Зрителя нельзя обмануть, он чувствует, что картина жива, она дышит… А есть у меня другие картины, написанные недавно, где, несмотря на мою зрелость, уверенность, технику, ясно, что цель не достигнута… я упустил некую тонкую нить, и картина не дышит… И ее не покупают. Это надо чувствовать, погрузиться в себя, в свое одиночество…

— Да… одиночество, — Инесса Львовна глубоко вздохнула. — Возможно, кому-то и нужно погрузиться в одиночество, но не мне… — она горько усмехнулась и подставила лицо под набежавший порыв ветра. Потом заговорила быстрым, срывающимся голосом:

— Я все время и так в нем. Я всегда одна… иду в магазин — одна, в театр — одна, прихожу домой — одна… Когда я работала, коллеги сторонились меня, считали чудачкой, а у меня сердце разрывалось при виде их выражений лиц и шепота за моей спиной. Я чувствовала потребность в общении, в дружбе… — Инесса Львовна бросила недоверчивый взгляд на Павла Ивановича, как бы проверяя, не смешно ли ему все это слышать, но художник прервал работу над пейзажем и задумчиво смотрел вдаль.

Инесса Львовна достала платок, поднесла к глазам, вытерла набежавшие слезы, высморкалась:

— Хотя… нет, и меня ждут, да, да, именно ждут, — она ненадолго замолчала. — Ждут мои цветы. Вы знаете, большинство из них были брошены, одиноки как и я, и медленно умирали…

Павел Иванович обернулся, Инесса Львовна продолжила:

— Да, не удивляйтесь… Однажды вечером я вышла на балкон, а откуда-то сверху бросили цветок, причем, видимо, вырвали его из горшка прямо с корнем и просто выкинули в окно. И они называют себя людьми! Ну как можно бросить живое растение вот так на улицу, умирать?! Да у меня просто сердце кровью облилось! Я спустилась и подняла его… И вы знаете, Павел Иванович, он выжил и превратился в пышный, цветущий куст. Вы не поверите… но между нами установилась эмоциональная связь, я чувствую его благодарность за спасенную жизнь и знаю, что он сейчас ждет моего возвращения, — она вздохнула. — Сейчас я на пенсии, а когда работала, то не могла пройти мимо брошенных, засыхающих растений и приносила их домой. Бросят семечко в землю ради забавы и забывают, или из дома принесут уже не нужное, чаще — больное растение… А цветы кричат о помощи, но люди не слышат и проходят мимо. А я не могла на это смотреть, я сама болела из-за них и забирала домой… Теперь у меня с ними одна жизнь. Я же одинокая женщина, есть дальние родственники, но они со мной даже не общаются, и… пока я живу — живут и мои цветы, а потом… их просто выбросят следом за мной… — Инесса Львовна разрыдалась.

— Ну… будет… будет, — растерявшийся Павел Иванович погладил Инессу Львовну по руке, — успокойтесь, прошу вас… вот, глотните чуток, — и он протянул ей маленькую серебряную фляжку с выгравированной надписью «Крым», — сын подарил.

Инесса Львовна подняла на него заплаканное лицо.

— Глотните, глотните коньячок, чуток совсем…

Женщина сделала пару глотков, поперхнулась, закашляла. Павел Иванович похлопал ее по спине.

— Все, все, сейчас успокоитесь. Это проверенное средство. Да… возьмите мой платок, а то ваш совсем…

Инесса Львовна вытерла глаза и, поблагодарив Павла Ивановича, вернула платок.

Взгляд художника устремился вдаль, где в сиреневом тумане клубились вершины Голубого хребта. Он раздумывал, принимая решение. Наконец, он повернулся к Инессе Львовне.

— Позвольте мне рассказать вам одну историю, много лет уже минуло… И в моей жизни был период полного одиночества. Извините, банально: я расстался с любимой девушкой, друзьям — не до меня, свои семьи. И так получилось, что очередной день рождения я встречал в полном одиночестве… Это было начало девяностых, девяносто второй год, если быть точнее…

…Дождь лил, не переставая, с самого утра. Позвонил старый друг, поздравил, извинился, что не может прийти, сказал что-то про дачу, про жену…

Время близилось к полуночи. Павел накинул куртку и вышел на улицу. Дождь нудно заливал все вокруг, продолжая превращать город в одну сплошную лужу. Уже не разбирая, где асфальт, а где вода, он направился к ближайшему подземному переходу. Только там работал круглосуточный киоск.

Павел спустился в переход, и дождь перестал заливать воду за воротник, но, в ожидании его возвращения, продолжал стучать по металлическим перилам. Среди тусклых ламп маячило окно киоска. Он подошел, постучал и угрюмо уставился на полки, где рядами расположились бутылки, банки, сигареты, рулеты, кексы и плитки шоколада.

— Никогда не выбирал водку в полночь… — глаза Павла скользили по полкам, натыкаясь на этикетки, пока вдруг не встретили еще одни глаза, вернее — глазешки какого-то несуразного, мохнатого существа.

— А ты тут чё делаешь? — Павел поморщился и продолжил путешествие среди бутылок. Никак не мог выбрать, только опять наткнулся на эту мохнатую несуразицу.

— А ты-то тут кому нужен?

Ничего путного не увидев, он попросил бутылку «Столичной». Просовывая в окошко тысячерублевку, получил в ответ короткую фразу:

— Помельче не будет, а то сдавать нечем?

Пошарил в карманах и вытряхнул на бетонный пол сухие крошки какого-то печенья…

— Мельче нет, — буркнул в ответ.

— Возьмите еще что-нибудь, — буркнуло окошко, обдав сигаретным дымом.

Павел стоял, сунув руки в карманы, тупо уставясь на стройные ряды бутылок и банок, пока его взгляд опять не споткнулся о мохнатую несуразицу.

…А что, я в свой день рождения один буду пить?

— Дайте мне вон… это, — он ткнул пальцем в мохнатый комок.

Окно выставило на прилавок сверкнувшую в тусклом свете ламп бутылку и прижавшееся к ней четверолапое мохнатое существо.

— А кто хоть это?

— Кролик, игрушка, шары-то залил уже… не видишь… — и окошко захлопнулось в ответ.

Не раздумывая, Павел забросил покупки в пакет, поднял воротник куртки и зашагал к ожидающему его дождю.