Сергей Федоранич - Бог тебе судья

Андрей, выговорившись, наконец замолк. В горле пересохло, ему хотелось воды. Но у него были вопросы, и поэтому он спросил:

— Вы ведь что-то такое и подумали, да?

— О чем вы?

— Когда встретили нас на дороге? Вы нас перекрестили.

— Вас больше ничего не интересует?

— Нет, еще кое-что. Теперь ведь вы не сможете рассказать полиции, что это я захоронил тела? Ведь я вам исповедался. Теперь не сможете, правильно?

Это его больше всего интересовало. Он не боялся, что преподобный отправит его со своими грехами жить дальше — он уже чувствовал такое облегчение, которого очень давно не было. Он даже и забыл, что значит жить с чистой душой, не отягощенной тем страшным делом и невероятным давящим чувством, как будто внутри все сжато спазмом и никак не отпустит.

И он даже подготовил запасной план: если преподобный откажется с ним говорить, то Андрей предупредит его, что сейчас будет исповедь, и выпалит все, не умолкая, а если надо — догоняя и говоря прямо в ухо, чтобы священник точно все услышал и уже не смог никому ничего рассказать. Но преподобный избавил его от необходимости принудительно принять исповедь.

Теперь осталось лишь убедиться, что он все сделал правильно. Если священник о чем-то догадывался, то своей исповедью Андрей запечатал ему рот. А если не догадывался — то хорошо и то, что все грехи теперь сказаны, а значит, отпущены.

— Я отвечу на ваши вопросы, но сначала ответьте на несколько моих, хорошо?

— Да, я вас слушаю.

Как и в детстве, когда самое страшное позади, Андрей почувствовал чуть ли не счастье, готов был делать что угодно, говорить что угодно и вообще, ему очень хотелось жить на полную катушку!

— Вы ездили в общину не один раз. Кто-нибудь из вашего окружения: семья, друзья, ваш священник — знали, что вы работаете там?

— Нет, это моя подработка, никто не знал, кто мой клиент. Его всего один раз, в тот самый первый, видели мои коллеги, но это был конец смены, они уже все были навеселе. Это я не пью практически, сами понимаете почему.

— А вы были уверены, что ваш напарник мертв? Может быть, ему можно было помочь?

— Нет, Санек был мертв, и это сто процентов.

— Вы раскаиваетесь в содеянном?

— Да, святой отец. Я очень раскаиваюсь.

Андрей ждал ответа от священника, но он молчал. Неужели не сработало? Неужели у церковников, как и у судей в мантиях, есть свои законы, которыми они могут вертеть как хотят, чтобы было в их пользу?

Неожиданный толчок в бок, и стало очень холодно и резко больно. Андрей глубоко вздохнул. Он попытался схватиться за место, где сильно резануло, но что-то мешало. Холодное и железное.

И в этот миг все перед глазами начало воспроизводиться. Как умирал отец, как он закапывал Санька, возможно еще живого, но это не точно, как решил спрятать трупы, хотя надо было сообщить о них. Все заколесило, заплясало перед глазами, да так ярко, что Андрей однозначно понял: он умирает.

Так воспоминания накатывают только один раз: в самый последний, перед последним вздохом.

Когда невероятно реалистичный калейдоскоп его грехов закончил вращаться, а вокруг воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая странным бульканьем, не похожим ни на что, что он до этого в жизни слышал, по ту сторону исповедальни просвистел тяжелый вздох.

В боку исчезло все холодное, и боль тоже ушла. Андрей попытался поднять руку и потрогать то место, где было больно, но рука была такой тяжелой и уставшей, что он оставил ее в покое и привалился лицом к перегородке в мелкую-мелкую клеточку.

— Если ты знаешь хоть какую-то молитву, сынок, то сейчас самое время, — сказал священник, и это было последним, что Андрей услышал в своей жизни.

Рождественский окреп и совсем офигел. Он сказал, что его больше не интересует ничего, что связано с Кристиной Слайэрс, и я не смог уехать из Москвы прямо в четверг утром, когда вышел от Жанны. Видимо, запас благодарности иссяк со снятием последнего шва, а работающее сердце уже не намекало Сергею Юрьевичу, что оно не так давно останавливалось и только силами Кристины он еще, может быть, сделает себе парочку подтяжек.

Сергей Юрьевич загрузил меня работой по самые уши, да так, что в четверг мне пришлось остаться на ночь в офисе, потому что закончил я только в четвертом часу утра.

Но в пятницу я ему сказал, что у меня планы, и уехал ровно в семь вечера.

Судья чуть ли не ежедневно интересуется состоянием Кристины, и я думаю, что предел лояльности скоро будет достигнут: наверняка всем составом припрутся к ней в палату и зачитают приговор, чем вобьют последний гвоздь в крышку ее гроба.

Но это явно не случится в выходные. Самый худший вариант — в понедельник. Мечинский сказал, что будет дежурить у палаты Кристины и не впустит никого, даже приставов. Врачи тоже на выходных, заключение о состоянии Кристины дать некому.

До понедельника я должен разыскать священника. Почему именно его? Потому что власть в любом государстве есть светская, а есть церковная. И если общество не доверяет власти светской, то обязательно слушается церковную. Священник по-любому знает, кто был в общине инициатором раскола. Он должен все знать! Как я не догадался раньше его опросить и почему этого не сделали правоохранители? Я проверил: в материалах дела не было ни единого упоминания о преподобном Франциске, его даже не опросили ни разу.

Вот как так?

Это еще одна апелляционная стрела, которую я выложу на стол судье прежде, чем он отправится выносить приговор. Надеюсь, к этому моменту я буду знать, кто во всем виноват, притащу в зал священника и заставлю его говорить, даже если убийца исповедался через него самому Богу!

Кристина сказала мне, где его найти. Он служит в церкви Святого Иоанна, что расположилась недалеко от станции метро «Крылатская», мобильного телефона у него нет, но живет он там же, неподалеку от церкви. И служащие церкви мне подскажут, как его найти.

К своему стыду, я понятия не имел, как работает церковь. До которого часу? И можно ли мне, некрещеному, входить в церковь? Не оскорблю ли я кого-то своим невежеством? Вопросов этики всплыло много, но я решил разобраться на месте.

Пока я ехал, в голову пришли еще мысли.

Ведь это же очевидно: если убийца покаялся священнику после убийства, то священник не вправе ничего раскрывать, его охраняет тайна исповеди. А если до? Может ли он, как могут, например, адвокаты, сообщить в правоохранительные органы с целью предотвратить преступление?

Я встрял в огромную пробку и тут же достал планшет. Несколько статей на тему нарушения тайны исповеди нашлись, но все они относились к православной церкви. Так, согласно Основам социальной политики РПЦ, « должен призвать исповедуемого к истинному покаянию, то есть к отречению от злого намерения. Если этот призыв не возымеет действия, пастырь может, заботясь о сохранности тайны имени исповедовавшегося и других обстоятельств, способных открыть его личность, — предупредить тех, чьей жизни угрожает опасность ». То есть раскрывать личность не обязан, но предупредить может. Иными словами, полный иммунитет от уголовного преследования обеспечен. Но насколько это справедливо к католическим канонам?