Семен Данилюк - Законник [сборник]

— Чего не предупредил, что подъедешь?

— Предупредил бы, не застал, — отшутился Гулевский. — Я с гостинцем.

Он выложил на стол заявление, что написал по дороге, в такси. Толстых вскользь глянул.

— Знаю, — не стал отпираться он. За плечи усадил на стул, сам уселся подле. — По линии уж прозвонили… По той самой, позвоночной.

Он усмехнулся через силу, прикусил губу.

— Нечего мне тебе сказать, Илья Викторович.

— Нечего?! — Гулевский набычился. — Я что, в контору утильсырья попал? Я пришел в Генеральную прокуратуру сообщить о вопиющем глумлении над законом. И не пустой. С фактами убийственными. За которыми в другое время месяцами охотиться будете, ан не найдете. Да здесь любой эпизод — готовое уголовное дело против фальсификаторов. Все живое, тепленькое. Само на сковородку просится. Ты ж плакался на своеволие Следственного комитета. Вот тебе и случай сам в руки идет. Посади Мелешенко. Так, чтоб на всю страну громыхнуло!

Нервный смешок заместителя Генерального оборвал возмущенный спич.

— Да что Мелешенко? — процедил Толстых. — Сволочь, конечно. Но как раз тут-то не он, так другой… исполнит. Я тебе, Илья Викторович, очень, поверь, сочувствую и боль твою ощущаю.

— Тогда включайся! Я ж не за голым сочувствием приехал. И не Христа ради. Не умоляю, требую: выполни то, для чего в это кресло посажен!

— Требует он. Вот такие умники, как ты, прокуратуру прав по надзору за следствием лишили. Кастрировали, можно сказать. А теперь к нам же за помощью.

— То, что лишили, — глупость несусветная, против чего возражал на всех уровнях. Но даже сейчас не вовсе вы беспомощны. Права требовать устранения нарушения закона в ходе следствия тебя никто не лишал.

Толстых прикрыл глаза, горько покачал головой.

— Умилительный ты человек, Илья Викторович. Закрылся от мира в своей скорлупе, обложился декларациями да кодексами и ничего вокруг не замечаешь. Вот хоть теперь… Ишь ты, — выполни ему. Да едва я первое подобное распоряжение отдам, к вечеру меня самого в этом кресле не будет. Неужто сам не понимаешь?

— Ты — прокурор! И кресло твое не грелка. Это плаха твоя! — Гулевский с чувством прихлопнул крышку стола. — И раз уж пошло на то, выполни. А там!.. Вспомни римское право. Пусть погибнет мир, но восторжествует закон.

— Ну, это ты в своих статьях прекраснодушных разовьешь, — Толстых устало поднялся. — А жизнь — у нее свои изгибы. И если ты наехал на столб, с этим уж ничего не поделаешь.

— Значит, есть мы, грешные, и есть столбы, что выше закона? — съязвил Гулевский.

— А когда было иначе? Остается смириться и жить. Иначе тебя самого разотрут.

— Да не смогу я так жить! — Гулевский надрывно дернул душивший ворот. — А коль верхушка гнилая, — так секатором ее, пока весь ствол не сгнил!

Толстых зябко зыркнул вдоль стен, подцепил заявление, вернулся в свое кресло.

— Если настаиваешь, заявление зарегистрирую. Спущу в прокуратуру Москвы для проверки и принятия мер прокурорского реагирования. Ответ будет сообщен официально. Это понятно?

Гулевский угрюмо отмахнулся.

— Илья Викторович! — нагнал его у двери голос Толстых. — Остановись, Бога ради, пока не поздно.

— До Страсбурга дойду! — прохрипел Гулевский.

Его качнуло. Что-то его с утра качает!

Спроси Гулевского, как оказался он в «Товариществе достойных», пожалуй, и не ответил бы. Очнулся, открыв кабинет Управляющей. Перед Серебрянской на кончике стула примостилась ссутулившаяся Нелли. При постороннем звуке она скосилась на дверь. Глаза ее были полны слез.

— Илюшка! — обрадовано выдохнула Беата. Спохватилась: — Очень вовремя объявился. Присаживайся, мы, собственно, закончили… Хорошо, Нелли. Я все поняла.

— Но, Беаточка Станисловна, — Нелли с чувством прижала руки к груди. — Сами посудите, что я могла? Если б еще не муж. А так…

— Да не сужу я вас! — прикрикнула Беата.

Но Нелли не унималась. Слезы и извинения продолжали литься потоком.

Гулевский, откинувшись на диване, не вникал в предмет разговора, — наверняка Нелли вновь проштрафилась. Он просто вслушивался в звонкий, как ручеек, Беатин голос и с наслаждением ловил на себе теплый, лучистый ее взгляд.

Выпроводив, наконец, рыдающую сотрудницу, Беата перепорхнула на диванчик рядом с ним. Взяла за руку:

— У тебя убитый вид. Опять неприятности?

Гулевский слабо улыбнулся:

— Как хорошо, что ты есть.

Он подхватил ее ладошку, прижал к щеке, потерся.

— Значит, и впрямь что-то новенькое, — утвердилась в догадке Беата. Вгляделась озабоченно. — Скверно выглядишь, Гулевский. Пойдем-ка погуляем по задворкам моего хозяйства.

По выскобленным брусчатым дорожкам они обогнули холеные здания Товарищества, закрытый пленкой теннисный корт и спустились с пригорка к сонному ручейку с вмерзшими в лед гнилыми листьями. Ни дворницкие лопаты, ни садовые ножницы сюда не добрались. Дикий кустарник у ручья топорщился космами черных, мокрых веток. Под ногами хрустели слежалые, будто хлебные корки, ломти снега.

Беата пригнула веточку чахлой березки, принюхалась.

— Надо же. Весной пахнет. Прямо как в день твоей свадьбы, — неожиданно произнесла она. — И тоже март.

Глаза Гулевского изумленно распахнулись.

— Но откуда?.. Ты ж к тому времени была в Калининграде?

— Была, — подтвердила Беата. — Но — написали. И так накатило, — назанимала у девчонок денег, прилетела. Свадьба ведь была в мотеле «Березовая роща»?

Гулевский обалдело сглотнул.

— Вот за такой березкой и стояла. Тебя в окнах выискивала. А после уж и сама замуж выскочила. Не для кого было больше беречься.

Гулевский рухнул на колени. Растроганный, обхватил ее ноги:

— Бэтушка! Простишь ли когда-нибудь?

Сверху, из-за пригорка, донесся хруст шагов.

— Встань немедленно, — со смехом потребовала Беата. — Увидят, решат, что ты у меня фитнес-клуб в льготную аренду выпрашиваешь.

Дождалась, пока он отряхнет испачканные колени, подхватила под ручку и потянула вдоль аллеи.

— Рассказывай, что опять стряслось, — потребовала она.

Гулевский принялся оживленно рассказывать. Но то и дело косился на свою спутницу. Слушая, Беата задумчиво наклонила голову к правому плечу. Гулевский любовался этим знакомым с юношества жестом. Правда, прежде, раздумывая, она еще и прикусывала язычок.

— Что бы ты посоветовала? — закончил он, ожидая не столько совета, сколько сочувствия.

— Неблагодарное дело — советы. Меряешь-то их по себе. А они, как костюм, — одному впору, а на другом трещат… Если б ты смог с этим жить, сказала бы: «Забудь. Живи как не было». Так ведь не сможешь? — она вопросительно посмотрела на него.

— Пообещал, что до Страсбурга дойду, — со смешной, пацаньей гордостью объявил он.