Виктория Платова - Странное происшествие в сезон дождей

Конечно же, это не тайна Синей Бороды. Достаточно было один раз побывать в его доме, чтобы убедиться в этом. Случай представился примерно через месяц после начала работы, и Дарлинг с некоторым трепетом открыла дверь большой квартиры на Канале Грибоедова: сейчас она увидит ту часть жизни Костаса, которая до сих пор была скрыта от нее.

На изучение обстановки у нее ушло не более минуты, просто потому, что изучать было особо нечего. Стандартный набор бытовой техники, стандартный набор кожаной мебели, плазменный телевизор на стене, дизайнерский стеклянный стол и такие же стулья. Были еще обитый кожей комод в колониальном стиле и небольшое старинное бюро в углу. Комод и бюро слегка диссонировали с общим хайтечным пафосом, но совсем не утепляли сюжет квартиры. На девственно-чистых поверхностях не было ни пылинки, на них вообще ничего не было: ни тебе безделушек в виде дорогого пресс-папье, каминных часов со сценами охоты или сигаретницы. Ни тебе самурайского меча-катаны на подставке, ни тебе коллекции ножей, ни тебе коллекции вин — ничего, что могло бы выдать пристрастия хозяина, тайные или явные. Впрочем, Дарлинг и понятия не имела о мире мужских привязанностей и удовольствий, но точно могла сказать, чего не хватает ей как женщине: фотографий и милых экзотических вещиц, привезенных с разных концов света. Как женщине, не чуждой интеллекта, Дарлинг не хватило таких же интеллектуальных штрихов: в квартире отсутствовал не то что книжный шкаф — полка с книгами. Одного отдельно взятого тома чего угодно — пусть и английского разговорника для обслуживающего персонала пассажирских судов — тоже не наблюдалось.

Зато был Саорин.

Не четыре полотна, как в рабочем кабинете Костаса, — три. Два в гостиной и одно в спальне, напротив кровати. На всех трех картинах по-прежнему умирали вещи, пусть и не так эффектно, как мотоцикл-иллюзия Хесуса Галиано. И все же во всех этих пыльных бутылках, ржавых банках, обрывках ткани и старых расползшихся башмаках жизни было больше, чем в стерильном быту Костаса.

Да и существовал ли он, этот быт?

Дарлинг почему-то не могла отделаться от ощущения, что квартира обманывает ее, только прикидываясь человеческим жилищем. На самом же деле это всего лишь фантом, плохая декорация… Или, наоборот, слишком хорошая декорация, в которой можно сыграть все что угодно. Просто Костас еще не решил, что именно ему играть.

И для кого.

Побродив по пустому гулкому дому, она наконец нашла подтверждение того, что здесь все-таки живут: туалетные принадлежности, махровый халат и слегка влажное полотенце в ванной, аккуратная стопка Financial Times на полу в туалете; запас коньяка и сигар. Коньяком была заставлена нижняя полка сервировочного столика, стоящего на кухне: три бутылки Camus Cuvee против одной Chabasse Х. О. (соотношение один к трем выдавало в Костасе оптимиста и везунчика). Сигарных коробок оказалось две, но победительных сигар Punch было выкурено на порядок больше, чем упадочных H. Upmann.

Сунув нос в бюро, оказавшееся незапертым, Дарлинг обнаружила там несколько совершенно одинаковых толстых блокнотов, от начала до конца испещренных столбцами цифр. И лишь в одном не оказалось ни одной цифры, зато фигурировали города, самые разные — от Мадрида до Каракаса и Токио. Некоторые из них были зачеркнуты, против других стояли жирные вопросительные знаки.

Закончив инспекцию, не приблизившую ее к пониманию Костаса ни на сантиметр, Дарлинг переместилась к непосредственной цели своего визита — гардеробной, из которой нужно было изъять дорожный саквояж.

Саквояж был не тяжелым, но оставлял чувство приятной для путешественника наполненности. А когда Дарлинг (проклиная себя за излишнее любопытство) попыталась щелкнуть замками — не тут-то было!

Замки не поддались, оставив Дарлинг в неведении, что же там скрывается внутри. Наверное, ничего такого, что могло бы заинтересовать таможню, решила она про себя: все в рамках правил прохода через зеленый коридор. А ее-то как раз интересовало то, что выходит за рамки!.. Оставив в покое саквояж (не взламывать же его, в самом деле), Дарлинг переключилась на изучение гардеробной. Во встроенных шкафах висело около десятка деловых костюмов; несколько десятков рубах, отличающихся друг от друга лишь расцветкой — в гамме от бледно-песочного до василькового. Еще несколько костюмов подходило под определение «яхтенные», еще несколько — «костюмы для гольфа». К костюмам для гольфа прилагались светлые и легкие кожаные мокасины, к яхтенным — такие же легкие и кожаные, но темные. Были еще образцово-показательные кепки-капитанки с якорями и названиями неведомых Дарлинг яхт-клубов. И чистенькие, ни разу не надеванные бейсболки. Вся обувь — от мокасин и кроссовок до дорогих туфель из крокодиловой кожи — тоже производила впечатление только что принесенной из магазина. Ни единого скола на идеально чистых подошвах, ни единой потертости, ни одной царапины.

Вместо того чтобы стать объемным, образ Костаса переместился в плоскость. Теперь он казался Дарлинг не живым человеком, а картинкой из life-style журнала. Фигурой, которая никогда не отбрасывает даже тени. В той жизни, которую проповедовали туфли и костюмы из гардеробной, ровным счетом ничего не происходило. Ни один парус не был поднят, ни один мяч не попал в лунку.

Но ведь дело обстоит совсем не так!

В той жизни Костаса, к которой Дарлинг имеет самое непосредственное отношение, события и страны сменяют друг друга постоянно; она ни секунды не стоит на месте, она пребывает в постоянном движении. И это движение со временем только убыстряется.

Наверное, вся его прошлая жизнь в какой-то момент сошла с дистанции, не выдержав бешеного ритма, предложенного Костасом. А сохранить при себе ее материальные свидетельства он не посчитал нужным, бедный, бедный Костас!..

В самом минорном расположении духа Дарлинг покидает квартиру: теперь ей жаль Костаса и хочется сделать для него что-нибудь приятное, выходящее за рамки профессиональных обязанностей. Будь он ребенком, она повела бы его в цирк. Будь он подростком, она купила бы ему самый навороченный смартфон, но ужас состоит в том, что Костаса невозможно представить ни ребенком, ни подростком. Ни даже юношей, мечтающим о мотоцикле «Харлей-Дэвидсон». Он — только то, что есть сейчас: импозантный мужчина средних лет, человек мира, светлая голова.

Конечно же, Дарлинг так ничего и не придумала насчет «сделать приятное», а через два с половиной часа они уже летели в Берлин: босс, как и положено, — в бизнес-классе, а его личный помощник — в эконом.

Ее никогда не напрягали перелеты, какими бы длинными они ни были, совсем напротив: Дарлинг считала их отличным поводом, чтобы упорядочить мысли. К чему бы они ни относились. С упорядочиванием дело обстояло не слишком гладко — и все потому, что ни одна мысль Дарлинг относительно того или иного человека, события или явления не была конечной. Обязательно вылезали другие, наматываясь друг на друга; вот и получался огромный бесформенный клубок, в котором и концов не найдешь. А если и найдешь, то это окажутся вовсе не те концы, которые нужны в данный конкретный момент.