Виктория Платова - Странное происшествие в сезон дождей

— Чуть позже. Когда все стихнет.

«Все стихнет» относилось к глухим раскатам скандала за дверью Магды и Тео. Расслышать его в подробностях мешали плотно закрытые двери, которые изредка прошивал острый, как игла, визг писательской жены.

Минут через десять громко хлопнула дверь, и холл опять погрузился в тишину. И Дарлинг снова начала искать недостающий нюанс:

— Анн-Софи сказала мне, что когда-то ты спасла ей жизнь. Это правда?

— Ну я бы не стала так драматизировать…

— Анн-Софи не из тех, кто драматизирует.

— Ты хочешь знать, как это произошло?

— Я хочу знать, произошло ли это в действительности.

— Это было давно… И не потребовало от меня особенных усилий.

— А если бы потребовало?

— Я бы не ввязалась.

— А Костас?

— Это было давно… И не оставило во мне особенного отпечатка.

— А если бы оставило?

— Я бы попыталась его стереть. Если ты спросишь меня о Яне и о Тео, я скажу тебе то же самое.

— Были ведь и другие?

— Анн-Софи, старая сплетница! — Даша разлила по стаканам очередную порцию коньяка. — Она, конечно же, рассказала тебе о своем первом муже?

— Без подробностей. Как эпизод из жизни.

— Это был совсем крошечный эпизод. Тот, который занимает в кино не больше минуты и идет перед титрами с названием фильма.

— Так это было ее кино? Или твое?

— Конечно, мое. В кино Анн-Софи эпизод с первым мужем занял чуть больше времени, но тоже оказался проходным.

— Анн-Софи сказала, что ее первый муж, тот самый, которого ты увела… что он погиб.

— Все может быть. Я не особенно слежу за судьбой второстепенных героев.

— А… как его звали?

— Зачем тебе это?

— «Первый муж Анн-Софи» — слишком длинный титр, его и прочесть никто не успеет.

— Его звали Виктор.

Виктор. Звучит убедительнее, чем Зазу. И наверняка в нем было что-то особенное, иначе бы Даша им не заинтересовалась. Но сейчас ее лицо абсолютно безмятежно, как будто и не было времени, проведенного с Виктором, в одной постели с Виктором; ни один мускул на лице не помнит о нем, ни одна морщинка не вспоминает. «Погиб» — звучит грустно, «погиб при невыясненных обстоятельствах» — еще грустнее, чья угодно смерть (если это не смерть кровного врага) заслуживает хотя бы сочувственного подрагивания ресниц, но ресницы Даша бестрепетны.

— А Тео хороший писатель?

— Все может быть… Если между мужчиной как писателем и мужчиной как любовником существует обратно пропорциональная зависимость…

— А она существует?

— Говорят, что да… То Тео должен быть хорошим писателем.

— Он ведь прислал тебе свою книгу?

— Что-то такое он присылал.

— И ты даже не открыла ее?

— Я не читаю книг в принципе. Почему я должна делать исключение для Тео?

— Ну… Я не знаю… Вдруг эта книга о тебе?

— Не смеши. О чем бы ни писал писатель — он пишет только о себе.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь не читаешь книг!..

Но поймать Даша не так-то просто. Она все подливает и подливает коньяк в бокал Дарлинг и почти не сводит с нее взгляда — какого же цвета у нее глаза?

Уловить его Дарлинг не в состоянии.

В коротких промежутках затишья между дождями они кажутся Дарлинг светлыми, почти прозрачными, когда же в москитную сетку начинают бить капли, глаза Даша темнеют. Цвет в них не главное, понимает наконец Дарлинг. Тогда что главное?..

— Ты ведь не читаешь книг! Я тебя поймала.

— Потому и не читаю.

— Зато теперь ее читает Иса. Он сам сказал мне.

— И как? Ему нравится?

— Не особенно.

— Он обязательно дочитает ее до конца.

Даша хорошо знает своего приемного сына. Но это то же знание, которым обладает и Дарлинг. На него и минуты не потребовалось, и в нем нет ничего сокровенного. Чего-то такого, что доверяют лишь однажды и очень немногим людям… Вот чего хочет Дарлинг — откровений! До сих пор она спокойно обходилась без них, даже находясь в состоянии влюбленности. До сих пор она довольствовалась необязательным скольжением по поверхности отношений и даже не стремилась нырнуть глубже — туда, где к вискам начинает приливать кровь, а в груди ворочается готовое разорваться сердце. Теперь все изменилось. Теперь ей хочется туда, в глубины или высоты, предназначенные исключительно для нее одной, а не для кого-то еще.

Остается только ждать — откроют ли ей воздушный коридор или нет.

— Потом, если у него будет настроение… он перескажет книгу, изменив сюжет. Или героев. Скроит из нее сказку для Лали.

— А тебе… он пересказывает книги?

— Как правило, это всего лишь одна книга и один сюжет. Вне зависимости от первоисточника.

— История про мальчика и его маму?

Дарлинг и не заметила, как стемнело. Хотя и замечать было особо нечего, сумерки наваливаются внезапно, словно падает невидимая заслонка, отрезающая небо от земли. В сумерках звук дождя перестает быть монотонным, он распадается на множество самых разных звуков, снующих между дождевыми струями: далекий треск мопедов, обрывки телепередач и радиотрансляций, чей-то смех, чей-то одинокий крик, несмолкаемая приглушенная дробь — это капли молотят по пальмовым листьям своими маленькими пятками.

В сумерках вечная сигарета Даша то гаснет, то вспыхивает яркой точкой, освещая нижнюю половину лица. Верхняя надежно скрыта от Дарлинг, но так даже лучше, теперь ничто не отвлекает ее от мысли о глазах матери Лали и Исмаэля. Любимой женщины Костаса, Янека и Тео. Недостижимой мечты Кристиана, наверняка он мечтал о Даша хотя бы пять минут, хотя бы минуту — в тот самый момент, когда цеплялся за дверцу «Лендровера». Кому, как не сестре-близнецу, знать об этом?..

Зачем Дарлинг пьет коньяк — бокал за бокалом? Ведь она не любит коньяк, терпеть его не может, она в жизни не пила ничего крепче безалкогольного мохито. Но теперь она давится коньяком — только потому, что так захотела Даша.

Еще полчаса — и Дарлинг, чего доброго, стрельнет у нее сигаретку.

Нет.

До этого дело не дойдет, надо сохранить хотя бы крохи самостоятельности, а не повторять скорбный и до неприличия банальный путь всех ушибленных Даша. Всех, из кого она вьет веревки, которыми потом привязывает к себе на всю жизнь. Так они и стоят — лодками у заброшенного пирса: нежилыми, покрытыми ржавчиной, с налипшими ракушками на сухих якорях. Так они и стоят — в ожидании, что, может быть, Даша вернется. Расчехлит мотор, сотрет ржавчину, распустит слежавшиеся паруса. Ничего этого не случится, Даша не из тех, кто возвращается на старые пирсы.

И курить Дарлинг не начнет. Разве что… Портсигар!.. С волшебной картинкой, пусть и не африканской, а арабской… Жаль, конечно, что картинка не африканская… А почему жаль? Потому что Даша любит Африку, вот почему! И подарить ей привет из Африки было бы куда как круто. Ведь Дарлинг уже подумывала о том, чтобы всучить портсигар при случае. Так черт возьми! — у Даша сегодня день рождения, и случай уместнее вряд ли представится. Единственное, что останавливает Дарлинг, — это не то, что Даша женщина, а она собиралась подарить портсигар мужчине своей жизни. А то, что Даша отнесется к ее подарку так же, как и ко всем остальным.