Вера Миносская - Хранители

Мария обняла меня и прошептала:

— Береги себя, моя хорошая. Иван, надеюсь, скоро успокоится. Он весь взвинченный, хоть и скрывает это.

Я, уже привыкшая к ее проницательности, кивнула. Договорившись держать связь, мы уехали.

В Лендасе справляли праздник. Это стало ясно, едва мы очутились в деревушке. Но сперва наш «джимни» почти три часа закладывал зигзаги по критским дорогам. Стемнело. В свете фар проносились белые городки, жизнь в которых теплилась в тавернах на площадях, да скорбно полоскали ветвями призрачные эвкалипты вдоль обочин.

Ваня опустил верх у джипа, и прохладный ветер сейчас же запустил пятерню в наши волосы. Внизу, на широкой глади, светились огни кораблей. А у подножья Астерусских гор лежали россыпи света, самой крупной из которых, под боком у темной скалы, и был Лендас. Ориентируясь на координаты, присланные Машей, мы приткнули «джимни» на заставленной джипами и пикапами площадке при въезде в деревню.

К морю дома спускались террасами. Снизу долетала музыка, усиленная динамиками, смех и крики.

Узкая лестница вывела нас в центр этого пульсирующего огнями и звуками мира. Открытые площадки двух таверн, одна над другой, образовывали словно две огромные ступени к пляжу. Все их пространство было заставлено столами. Народ кричал, смеялся, пил и перемещался меж тавернами и морем. Ветви тамарисков на пляже украшали святящиеся гирлянды и белые ленты.

Маша ждала нас на подступах к первой таверне, там, где лестница, ведущая на веранду, сливалась с лестницей к пляжу.

— Кидайте вещи, — прокричала она, — и выходите. Сегодня все равно никто не спит!

— По случаю чего пир? — крикнул в ответ Иван.

— Крестины у сына хозяев наших апартаментов и таверны. Все постояльцы приглашены. Я вас тут где-нить подожду!

И послала улыбку чернобородому красавцу-великану. Одну ногу в высоком сапоге он поставил на перекладину стула, руки упер в бока и не спускал с Маши адского взора черных глаз. Пират, как есть пират! Только в критской одежде.

Ваня, чьи день и вечер прошли под звездой бесконечных серпантинов, устало потер лицо и пробормотал:

— Я б лучше спать.

Но, кроме меня, его никто не услышал.

В апартаментах над таверной, помимо нас, остановилась компания трекеров, судя по частоколу из остроконечных палок в холле.

Номера были чистые, убранство — аскетичное: кровать, тумба поменьше и тумба побольше, для одежды. Пространство душа в крохотном санузле было отделено лишь тонкой занавеской, посему окошко в душевой не закрывалось, иначе бы влага на полу не высыхала. В отеле «У самого моря» ванная комната тоже не радовала роскошью, но все же пара метров вокруг душевого слива была огорожена низким бордюром и сдвигающимися дверцами.

Побросав рюкзаки на кровати, мы спустились в чад и веселье.

К нижней террасе от нашей веранды сбегала лестница. Обе таверны принадлежали родственникам и сегодня составляли единое целое. У спинок стульев трепыхались привязанные белые шары. Во главе одного из столов на нашей, верхней, веранде сидели музыканты в черных национальных одеждах. Двое опирали о колени критские лиры, третий играл на длинношеей, с загнутым грифом прянозвучной лютне. Певец то понижал тон голоса, то тянул верхнюю ноту, и отзвуки мантинад, подхваченные микрофоном, как дымок улетали во тьму над морем. Там и сям — в тавернах, на лестницах, на пляже — смеялись, то и дело затягивая песню, компании разогретых ракией мужчин. Редко у кого из них в одежде встречалось хотя бы два цвета: брюки, сапоги-стиваньи, рубашки, жилеты — все было черное. Под стать сарики на головах. Пожилые носили их на манер шапочки с бахромой по краям, молодые скручивали, повязывая лентой. Их наряды были разбавлены достаточно фривольными, учитывая повод, открытыми платьями девушек и оголенными торсами некоторых мужчин. Запрокидывая подбородок, раскинув руки, кто-нибудь из них вдруг проходился в танце, в котором основной узор вычерчивал перекрест ног, туловище при этом оставалось неподвижным.

Полукружьем вдоль моря светились огни других таверн. Иной раз кто-нибудь с поднятым бокалом спускался из них на пляж, тогда его обнимали и вели в светящееся чрево веранд.

Крестины проходили сегодня днем в местной церкви, как пояснила Маша, вынырнувшая из оживленной группы молодежи. А на празднике собрались родня и знакомые. По моим прикидкам, не менее ста человек. Время для крестин выбрали исходя из двух свойств октября: теплой погоды и небольшого количества туристов. В середине осени здесь почти все свои, из каких бы стран они при этом ни были, и к невозможности уснуть в такую ночь отнесутся с пониманием.

Распоряжалась праздником полная женщина с громким голосом.

— Афина, — показала на нее Маша, — хозяйка апартов и таверны. Мы с ней немного знакомы. Это у ее сына Константиноса крестины. Вон, кстати, и он, — кивнула она на черноглазого парнишку лет трех, одетого на манер взрослых: высокие сапоги, жилетка, с той лишь разницей, что рубашка под ней и сарики на голове у виновника торжества были белыми.

— Нехорошо получилось, мы без подарка! — огорчилась я.

— Ваш подарок уже заложен в счет за комнаты, который выше обычного, поскольку включает угощение, — усмехнулась Маша. — Да и вообще, здесь туристов немного даже летом, ну по сравнению с северным побережьем. В основном приезжают сами же критяне, из Ираклиона, на выходные, да иногда трекеры, вроде этих. — Она мотнула подбородком на уже изрядно захмелевшую группу пожилых походников.

Один из них, обнимавший за плечи подругу, вытянул на соседний стул ноги в высоких горных ботинках.

— Голландцы, наши соседи по отелю.

Мы с Иваном улучили момент, когда Афина, уперев руки в толстые бока, окидывала торжество хозяйским взглядом. Подошли, представились, пожелали маленькому Константиносу долгих лет. Кивнув, она тут же закричала девушке, смеющейся в группке молодежи подле певцов:

— Анна, принеси еще две тарелки и барашка! Эла, эла! 26 26 Давай, давай! ( греч. ) .

Маша увела и усадила нас рядом с собой.

Перед каждым гостем стояли вазочки с медом и стаканы. Посередине стола — кувшины с вином, миски с пестрым хорьятики-салатом и озерцами дзадзыки — божественным союзом йогурта с тертыми чесноком и огурцами.

К Ивану подошел батюшка. Представился отцом Захарием:

— Скорблю об иеромонахе Тимофее, почившем о Господе. Радуюсь видеть его племянника с друзьями средь нас!

Иван встал и склонил голову.

В компании мужчин, сидящих напротив, я увидела Георгиса. В черной рубахе с закатанными рукавами. Сарики, скрученное жгутом, обхватывало лоб и затылок. Шло оно ему невероятно. Поймав мой взгляд, он кивнул, продолжая слушать, что говорит ему усатый дед. Вскоре к их группе присоединился и отец Захарий.