Вера Миносская - Хранители

Пока я разглядывала каменных львов и крокодилов, на дороге показались двое. Пожилая женщина вела подростка. Он тяжело опирался на нее, глядя перед собой. Не обращая внимания на меня, она раздела его до трусов, сложила одежду на пирсе и по лестнице одной из лодок помогла спуститься в воду. Мальчик страдал каким-то умственным расстройством. И как обычно в таких случаях, было сложно определить его возраст: может, 15, а может, 20 лет. Тело крупное, словно вздувшееся. На бледном лице выделялись губы — розовые, полные, точно вывернутые наружу. Он напоминал большую рыбу. Из недвижных белесых глаз смотрело время, когда греческие боги еще не родились. Когда не было ни Реи, ни Зевса. Нечто древнее поднималось с глубины и являло мне этого ребенка как доказательство своего существования.

Когда они ушли, я достала альбом и карандаши.

На обратном пути, выбираясь на дорогу, я проехалась ступней по не просохшим после ливня камням. Испачкала куртку и джинсы. Хуже, что наступать на левую ногу было больно, и, прохромав пару метров, я позвонила Ивану.

— Какого лешего тебя вообще понесло в такую погоду? Говорили ж тебе! — раздраженно отозвался главный Хранитель тайны о чуде.

— Просто хочу сказать, чтобы вы не волновались, если я задержусь, — отозвалась я, готовая нажать отбой.

— Ага, щас! Обожди…

В трубке послышалось шуршание, и возле уха оказался голос Георгиса:

— Вера, добрый день! Вы где?

— Добрый день! Я в Лутре, возле гавани.

— Подождите, я сейчас приеду.

С облегчением я присела на камень. Попутки мне пока не встретилось, а с больной конечностью я бы доковыляла только к ночи. Спустя несколько минут на дороге показался черный «вранглер».

— Что с ногой? — подходя ко мне, спросил Георгис. — Наступать можете?

— Могу даже идти. Только небыстро.

Поддерживая меня под локоть, он помог сесть в машину, и я с удовольствием вытянулась на сиденье.

— Что вы там делали? — спросил он, глядя на меня в зеркало, когда мы тронулись.

— Рисовала…

— Вы художница?

— Да. Точнее, дизайнер. Спасибо огромное, что приехали! Сама бы я долго добиралась.

Выехав на открытое пространство, мы угодили в эпицентр заката. Небо и море пылали золотом.

— Остановите, пожалуйста! — не выдержала я.

Георгис свернул на обочину.

Солнце уже готовилось зайти за Лев-гору и едва не шипело там, где соприкасалось с водой. Я проковыляла чуть вверх по склону, морщась от боли. Присев на камень, сказала Георгису, вставшему рядом:

— Знаете, я тут меньше суток. Но уже готова верить во всех этих львов, слонов и крокодилов. Что будет, проживи я тут год?

— Вы бы ставили кастрюли на куски мрамора, выкопанные в огороде. И считали бы Зевса таким же кобелем, как дядюшка Костас.

Я засмеялась.

— Такое же свойское отношение к истории характерно, например, римлянам, — сказал Георгис, наблюдая за исчезающим за горой солнцем.

Закусив губу, я взглянула на своего спутника. Занятно, что он тоже вспомнил про Рим. Но спрашивать ни о чем не стала.

В таверне к нашему возвращению народу прибавилось. Тут сидели несколько мужчин, непременные голландцы со стопками ракии и Маша с Ваней. Оба были в отличном настроении, кувшин с вином они сменили на графин узо. Выходя из машины, я сжала зубы, чтобы не сильно кривиться, наступая на ногу. План был такой: дойти до номера, залезть под горячий душ и после уснуть. А там видно будет.

— Как нога? — поинтересовался Ваня.

— Ничего, спасибо.

— В следующий раз оставайся, мальчик, с нами… — пропел он.

— …Будешь нашим королем, — закончила Маша, поднимая стакан и глядя на Георгиса.

В дверях Георгис коснулся моего локтя:

— Вера, можно зайти к вам минут через пятнадцать?

— Да, конечно, я только приму душ. А что такое?

Не ответив, он ушел к себе в номер.

Скинув мокрую одежду, я быстро вымылась, едва не повредив и вторую ногу, отбиваясь от липнущей к спине занавески. Надев капри, оглядела пострадавшие места. Лодыжка не сильно, но распухла.

В дверь постучали. Георгис держал в руке холщевую сумку.

— Садитесь, — показал он подбородком на кровать, — давайте посмотрим вашу ногу.

Машинально повинуясь, я села, но потом запротестовала:

— Ой, не надо, не беспокойтесь! С ней все нормально, просто…

Не дослушав, он опустился на пол и похлопал себя по колену:

— Ставьте сюда.

Чувство неловкости было выбито из мозга фонтаном горячих брызг, когда он взялся за лодыжку.

— Потерпите чуть-чуть. Надо посмотреть, справимся сами или везти вас в больницу.

— Вы разве врач?

— Нет.

Некто, распределяющий между людьми чувственные ощущения, в этот вечер был особенно щедр ко мне. Едва прошла боль от терзаемых пальцами Георгиса мышц, как он обхватил одной ладонью мою пятку, а другой взял пальцы ног и слегка потянул вверх. Чувства совсем иного рода, гораздо сильнее предыдущих, поднялись из самого нутра. Теплая ладонь сжимала мои пальцы, и мне было трудно дышать.

— Что, и здесь больно?

— Нет, — поспешно, боясь разоблачения, я вытянула ступню из его ладони, — но давайте уже что-нибудь сделаем с моей ногой и… все.

Он кивнул и крепко перебинтовал лодыжку.

На следующий день совсем распогодилось. За завтраком решили, что Георгис, Иван и Маша съездят на «вранглере» к церкви ущелья Трипити. Я же останусь в отеле: нога еще ныла, кроссовки и куртка не высохли. Никто особо не рассчитывал, что Панагия Трипити — именно та церковь, о которой говорил отец Тимофей. Мы надеялись, что за сегодняшний день тропа в ущелье близ заброшенного монастыря подсохнет. И завтра мы все вместе по ней отправимся.

Пока их ждала, рисовала акварельки для Афининой таверны. Меня по-прежнему мучило чувство неловкости, что мы явились на крестины без подарка. Предложение мое Афина приняла с радостью, и вскоре о том знали все соседи. Мне даже принесли колченогий мольберт, который кум Афины раскопал у себя в сарае под горой хлама. Выглядела я, конечно, важно, и мне самой было смешно, когда представляла себя со стороны: с забинтованной ногой, вытянутой на соседний стул, пред покосившимся мольбертом. Рисовала красками маленькой Анастасии, младшей Афининой дочки, — девчушки, просыпавшей позавчера соль. Афина ставила на стол рядом то стакан свежевыжатого апельсинового сока, сладкого-пресладкого, какой получается только из критских апельсинов, то маслины, а ближе к вечеру — вино. Деды, сидящие в таверне, поочередно закладывали дугу за моей спиной, ненадолго останавливались и говорили, глядя на рисунок:

— Орэа! Браво! 31 31 Прекрасно! Молодец! ( греч. ) .

Тут же, с дедами, пили кофе муж Афины Никос и его отец — старый рыбак, правый рукав пиджака которого был пуст и заправлен в карман. Когда я тихонько спросила Афину, почему старик однорук, она коротко ответила: