Вера Миносская - Хранители

Наше визуальное кружение не укрылось от Энцо. Он замолчал и тоже уставился на меня.

— Энцо… это — Вера.

Я видела, как под рубашкой поднимается грудь Георгиса. С трудом оторвавшись от этого зрелища, облизнув пересохшие губы, я улыбнулась толстому коротышке:

— Здравствуйте!

Ха-ха-ха! Это был итальянец, более того — сицилиец. Проворно вскочив, обежав стол, он практически упал мне на грудь. Обхватил руками, поглядел в глаза и заголосил по-английски:

— Мамма мия, Йоргос, где ты отхватил такую красотку!

Я смеялась, надеясь, что шлепать меня не будут. В это время послышались уже женские крики на итальянском. Оборачиваясь на голос, Энцо радостно прокричал, мешая итальянские слова с английским:

— Лора, радость моя, я люблю тебя сильнее всех женщин вместе взятых! И даже больше! Познакомься! Лора, это Вера! Вера, это Лора!

Мы с Лорой тоже обнялись. Смеясь, я наконец уселась за стол. С удовольствием съела кусок пиццы с грибами и, когда стали пить за встречу с новыми знакомыми, обернулась к Георгису. Он сидел все так же — боком к столу, лицом ко мне. Притянув его взгляд в глубину своих глаз, я промокнула пальцем нижнюю губу, влажную от вина.

Георгис кашлянул, вернул себе нормальное положение и повернулся за стол. На меня старался больше не смотреть. Удавалось ему это не всегда.

С моим появлением разговор пошел на английском. Энцо рассказывал про синьору Лоретти, жившую рядом с Аппиевой дорогой. К ней приходили за неким мистическим опытом, который сам Энцо определял как «совет о будущем». По его словам, люди видели разное: кто картинки из прошлого, кто — из альтернативного будущего, то есть которое могло бы случиться, но не факт, что случится. Цель всех этих видений была одна — помочь человеку сделать выбор, увидеть главное.

— А как, как она это делает? — спросила я.

— Непонятно! Просто приходишь к ней, ложишься на кушетку, и все! Через какое-то время начинаешь видеть, — сказала Лора.

— Мы с Лорой ходили, — вставил Энцо.

— Видишь — то есть с закрытыми глазами или с открытыми?

— Конечно, с закрытыми! Хочешь адрес? — спросила Лора и в ответ на мой кивок начала писать на салфетке.

— Только имей в виду — это не предсказание. Это такой способ заглянуть в себя, — сказала она.

— А вот что касается предсказаний, то у нас на Сицилии была одна старуха-ливийка… — начал Энцо, но Лора хлопнула его по голове (вообще, лупили они друг друга, хоть и в шутку, постоянно).

— Мадонна! Да сколько можно уже про эту вашу Сицилию и мигрантов!

— Э-э-э, сладкая моя, напрасно ты так. Те годы дали твоему мужу колоссальный опыт!

— Например?

— Например, рефлекс: глядеть в сторону, противоположную от тычка. Если тебя толкают справа, значит, тырят бумажник из левого кармана. Вот так. — С этими словами Энцо ущипнул Лору за правый бок и, когда она, ойкнув, повернулась, схватил ее за левую грудь.

В итоге мы засиделись до вечера и распрощались, когда зажглись фонари.

Медленно пошли к форумам и освещенному кругу Коллизея. Глядя на подсвеченные колонны античных храмов, я спросила:

— Георгис, вы не собираетесь возвращаться на Крит? Я имею в виду с Лесбоса.

Он помолчал.

— Почему вы спрашиваете?

— Когда мы ехали в Аликианос, я думала, что ваш брат, призывающий вернуться в Сфакью, и прав, и не прав. С одной стороны, вы плоть от плоти Крита. С другой — в маленькой деревушке вам будет тесно. У вас столь же деятельная натура, как у вашего духовного отца митрополита. Мне кажется, вам необходимы перелеты, необходим весь мир. Но также нужно место, куда вы будете возвращаться.

Пока я говорила, он смотрел на меня. В конце моей речи улыбнулся:

— Вы хорошо все это описали. Да, такие мысли меня посещают.

— Знаете что? Давайте завтра сходим к этой… как ее… Лоретти.

— Мне кажется, это не очень хорошая идея.

— Почему?

— Вы понимаете… кого вы можете увидеть, если в словах Энцо и Лоры есть хоть доля правды?

— Понимаю. Но это же не гадание. Мне интересно… Пожалуйста. — Я просительно дотронулась до его рукава.

Поглядев мне в глаза, он едва заметно кивнул.

Назавтра мы стояли в грязном, захламленном дворе. Домик синьоры Лоретти, обшарпанный, с мутноватыми стеклами, находился за Аврелиановыми стенами. Совсем рядом начиналась Аппия Антика — Аппиева дорога, одно из самых красивых мест Рима: вымощенная камнями, бегущая меж кипарисов и пиний, за которыми там и сям встают величественные гробницы, катакомбы и бродят отары белоснежных овец.

Первое, что привлекало внимание в облике самой синьоры Лоретти, — это многочисленные побрякушки: серьги, браслеты, бусы. Голова была повязана цветастым платком с бахромой, по юбке шли обильные оборки. Все это колыхалось и позвякивало. Справившись с головокружением, мы прошли в дом.

Пока Георгис говорил с ней, я огляделась. Внутри было довольно уютно, даже несмотря на массу безделушек и амулетов. Усадив Георгиса на диван, синьора показала мне на дверь в соседнюю комнату. За ней оказалось на удивление мало вещей. Кушетка с подушкой, на которую хозяйка накинула одноразовую простынку, как в поликлиниках. Стены темно-синие, рядом с кушеткой — тумба и лампа на ней. Жестом пригласив располагаться, Лоретти вышла.

Потом она сидела на низком пуфике, держа меня за запястье. Лицо у нее было подвижное — во время речи вокруг рта собирались длинные складки. Только темные глаза оставались непроницаемы. Я не понимала ее слов, но, кажется, этого и не требовалось. Пальцами она сделала схлопывающее движение и закрыла глаза. Я послушно опустила веки, подумав, что, наверное, это гипноз. И через несколько минут словно спала.

За ресницами дрожал свет, как бывает, когда в глаза попадает дождь или снег. Картинка приобрела резкость, и я увидела огромный белый корабль с золотой короной на верхней палубе.

— Из Греции припыл, — толкнул меня в бок Иван.

Нам было лет восемь, я помнила этот день. Сейчас мы подеремся из-за монетки. И точно — вот уже мы толкаемся на разогретых плитах ялтинской набережной, одновременно заметив на ней драхму с выгравированным парусником. Померкло все доброе, что в нас было: и вежливость, и сострадание. Сие сокровище ни Ваня не был готов уступить девчонке, ни я — недавно исцелившемуся от свинки другу.

Нашу склоку прекратил человек, гаркнувший:

— А ну цыц!

Был он тощ и сер (в сером костюме то есть). С белесыми рыбьими глазами. Неприятный тип.

— Вытри нос, — скомандовал он Ивану, которому я пару минут назад заехала по физиономии.

Поглядев на меня, двумя пальцами попытался пригладить мои всклокоченные вихры — по ним основательно прошлась Иванова длань. Причем делал это брезгливо морщась. Наверное, не любил детей, во всяком случае чужих.