Вера Миносская - Хранители

Я ласково надавила Йоргосу на плечи, и, едва поколебавшись, он сел. Занятно, как мозг пытается найти ответы, даже когда уже решил подчиняться. Опустившись на колени меж напряженных ног, я обняла его бедра и, запрокинув голову, облизнула губы. Георгис жестко глянул на меня, желая убедиться, точно ли я собираюсь сделать то, о чем он думает. Крепкая рука взяла подбородок, большой палец провел по губам и, чуть раздвигая их, проник в рот.

В ответ я прикрыла веки, подтягивая языком горький от кофе палец к небу. Пососала как эскимо и, вытолкнув его, опустилась.

Щекой потерлась о мягкий пах. Это место, поросшее волосками, еще мокрыми после душа, было такое трогательное, незащищенное. Задыхаясь от нежности, я вдохнула его теплый запах и поцеловала пульсирующую под волосами плоть. Виски мне сжали две ладони.

«Значит, говоришь, губы пунцовые? Окей, смотри», — подумала я.

Нагнув голову, укусила себя несколько раз с внутренней и внешней сторон рта. Если опять же верить мировой литературе, этим способом пользовались дамы высшего света в те времена, когда помада была уделом шлюх. Мне достаточно было чуть придавить зубами губы, чтобы они покраснели и распухли. Папа, спасибо!

Взявшись пальцами у основания, я поцеловала гладкую, солоноватую головку. Обхватив ее губами, обнаружила у себя доселе неизвестную эрогенную зону. Весь организм сейчас плясал под дудку слизистой оболочки рта. Поводив губами по затвердевшей плоти, вскинула глаза.

Йоргос дышал сквозь зубы и не отрывал глаз от упругого полукружья возбужденных губ. Поймав мой взгляд, судорожно сглотнул. Я пошевелила языком — он вздрогнул и выпрямился, точно на него надели корсет. Виски сдавило сильнее.

Опустившись ниже, я захватила его целиком, до основания. С наслаждением почувствовала языком все вздувшиеся вены. Там, наверху, было движение. Чиркнув взглядом, увидела запрокинутый подбородок и взбухшие жилы на шее. Он старался сдерживаться: молчать и не двигаться.

Господи, был ли на свете кто-то, кого я любила сильнее?!

Плотно обхватывая, начала тереться языком и внутренней поверхностью щек о твердый, вздувшийся ствол. Он заполнял весь мой рот. Йоргос наконец задвинул на условности. Громко стонал, выгибался на стуле, реагируя на каждое мое сжатие или поглаживание. Если я замедляла темп — замирал, ожидая, и он. По телу его прокатывалась судорога: с разведенных в стороны ног перекидывалась на вздымающийся живот, заставляла белеть костяшки пальцев, вцепившихся в сиденье. Единственно, на что хватало его контроля, это не выбрасывать слишком сильно вперед бедра, чтобы не разнести мне изнутри горло.

На секунду отстранившись, я зачарованно залюбовалась головкой — она была тяжелая, раздавшаяся. Алая с синевой проступивших под кожей сосудов. Дышала мощью, с которой входила и будет входить в меня, раздвигая узкую ткань до своих размеров. Жадно опустившись на нее горячим ртом, я владела ею. Ласкала вокруг языком, с силой всасывала и водила вверх-вниз губами. Она упруго скользила кожицей и наливалась в ответ.

Там, наверху, кажется задыхались. И вскрикивали. Возможно, от боли. Не важно — сейчас я была нечеловеческим существом и мало соображала. Надевшись до основания, как змея на жертву, устроила вакханалию всему остальному.

Йоргос дернулся, застыл. Тяжело дыша, потянул мой затылок назад.

— Я — все, — сдавленно проговорил он.

Нетерпеливо скинув его ладони, я вдохнула и со всей силы — до точек перед глазами — сжала его ртом и задвигала головой.

Его крик перешел во что-то напоминающее рык, и в горле моем стало тепло. Чуть отодвинув назад голову, я всасывала его в себя. Когда поняла, что не справляюсь, обхватила пальцами, подставляя лицо под терпкую, густую жидкость. Он резко нагнулся, ухватив меня за волосы. Глядел, как я снимаю языком белые капли с его мокрой, малиновой, вздувшейся кожи. От спазма не мог произнести ни звука. Лоб у него покраснел, глаза казались черным стеклом. Кое-как втянул воздух и откинулся назад. Хорошо, я вцепилась в ножки стула, потому что на несколько секунд Йоргос, кажется, отключился.

Я улеглась лицом туда, откуда начала. Пах его теперь был расслабленный, нежный. Я поцеловала его и погладила, пугаясь обожания, захлестывающего меня от одного созерцания этого места. Йоргос немного включился в реальность и что-то полупростонал-полупромычал. Но шевелиться особо не мог. Нечеловеческое существо внутри меня втянуло свой хвост в самый темный угол сознания. И чтобы меня сейчас же не разорвало от нежности, я закрыла глаза, улыбаясь и вдыхая запах от его влажных теперь не от душа волос.

Кофе, конечно, давно убежал.

Весь день мы провели здесь, в доме. Думали съездить в бухту искупаться, но не сложилось. До позднего вечера разговаривали и занимались любовью. Когда поленьев в ведре почти не осталось, Йоргос сказал:

— Ну все, поехали утром домой. К электричеству и горячей воде.

Душ нам приходилось принимать под прохладными струями.

Я засмеялась:

— Видишь, какой ты. То тебе твердый пол подавай, теперь электричество и горячую воду. А как же твой тезка и земляк — Георгис Скордилис и София Да Молин? Они тут три дня прожили, имея из всех перечисленных тобой благ разве что твердый пол. Интересно, где их домик стоял…

— Ну да, видимо, старею. А ты, кстати, еще не видела дома комнату с тремя окнами, они все в сад выходят. Пойдет тебе такая мастерская?

— Пойдет, — улыбнулась я.

К этому времени мы решили, что дом мамы Йоргоса теперь наш общий.

— Только сперва заглянем в отель? Мне нужно забрать вещи. Это же подумать только — весь месяц я с одним рюкзаком! Честно говоря, со мной такое впервые.

Что за один октябрь со мной случилось больше, чем за всю жизнь, я говорить не стала, решив, что это можно расценить как свидетельство скудности событий в моем прошлом. Хотя во многом это было правдой.

— Конечно, заберем. Может, тебе еще что-то надо? Ну, возможно, не прямо сейчас, но в ближайшем будущем?

— Гончарный круг, — подумав, сказала я. — Очень хочу делать керамическую посуду и вазы. Только нужна печь…

— Печь не проблема, я тебе ее сам сделаю в саду.

Села к нему на колени, и он обвил руками мою талию. Мне нравилось это ощущение естественности, когда он обнимал меня — руки ложились так спокойно и уверенно, точно мое тело было вылеплено специально под них. Весь мир умещался в пределах этого кольца и сейчас же становился правильным, таким, каким должен быть.

Я сказала:

— Только знаешь… станок — стучит. А краски — пахнут.

— Да ты что? Сильно?

— Ну, иногда довольно ощутимо.

— Что ж делать-то?!

— Йорго, не смейся! И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

Отсмеявшись, он сказал: