Наталья Александрова - Алмаз лорда Гамильтона [litres]

Светофор переключился на зеленый, и маршрутка поехала дальше.

А Женя думала.

Значит, на той гравюре, которую она видела, было изображено надгробие кого-то из старинной шотландской семьи Гамильтон… а Аркадий Борисович сказал ей, что она сама каким-то непостижимым образом принадлежит к этой семье… случайное совпадение или за этим кроется что-то большее?

Старик сбежал от нее через шкаф, как в старой комедии, и тут же выясняется, что в Эрмитаже открылась выставка из собраний семьи Гамильтон. А Гамильтоны – это по-нашему Хомутовы… Нет, нужно срочно трясти Ерусалимского.

Завтра с самого утра Женя снова поедет в лавру. Хорошо, что еще выходной, на работу не нужно.

У подъезда на лавочке сидел Гераша отчего-то с чемоданом.

– Привет! – бросила Женя и поскорее проскочила мимо.

Ответного приветствия она не слышала. Гераша был какой-то не такой, как всегда. Опять же с чемоданом. Жена его из дому выгнала, что ли? Ой, пускай сами разбираются, лучше в чужие неприятности не лезть, у Жени и своих хватает.

Утром шел дождь, но Женю это не остановило. Раз решила ехать в лавру, то нужно так и делать. Она вскочила рано, не дожидаясь звонка будильника, мимоходом удивившись, потому что прежде такого с ней никогда не случалось. Она вечно просыпала и опаздывала, и будильник не помогал.

У подъезда снова стоял Гераша, на этот раз без чемодана.

– Доброе утро! – сказала Женя.

– Здрасте! – кивнул Гераша как-то неуверенно.

Женя оглянулась на стук хлопнувшей двери и остолбенела, потому что из подъезда вышел Гераша. Еще один точно такой же огромный, и рожа страшная, только одет получше.

– А-а-а… – Женя попятилась и рукой прихватила отвисающую челюсть.

Потом громко сглотнула, потрясла головой и убедилась, что у нее не двоится в глазах, что оба Гераши настоящие.

– Брательник мой, – бросил Гераша, правильно оценив Женино изумление, – двоюродный. Из Череповца. Вот, на работу его устроить хочу к себе на фирму. Не знаю только, возьмут ли…

– Возьмут, – убежденно сказала Женя, – как только увидят – так сразу и возьмут.

На этот раз Женя не полагалась на свои детские воспоминания – она уверенно шла той же дорожкой, что накануне.

И оказалась совсем не там, где была вчера.

Вместо низенького домика кладбищенской конторы она вышла к громоздкому склепу, внутри которого громоздились гранитные саркофаги. За этим склепом была кладбищенская стена.

Что за черт? Как она умудрилась заблудиться?

Женя вернулась на предыдущий перекресток.

Вот ангел со сломанным крылом, вот безутешно рыдающая мраморная девушка, вот надгробие в виде античного храма… точно, прошлый раз она проходила именно здесь.

Женя попробовала повернуть в другую сторону, прошла несколько минут – и оказалась среди заброшенных могил, вросших в землю замшелых каменных памятников и покосившихся крестов, на которых невозможно было прочесть имена погребенных. Жене стало вдруг страшно – ей показалось, что давно прошедшее время затягивает, засасывает ее, как болото или зыбучие пески, и она уже не сможет вернуться в сегодняшний день, к своей обычной жизни.

Она заметалась, пытаясь выйти хотя бы на прежнюю, знакомую дорожку.

Кусты хлестали ее по лицу, цеплялись за одежду, как будто не хотели выпускать, она рванулась вперед…

И вдруг оказалась именно там, куда шла, – перед одноэтажным домиком с подслеповатыми окнами.

Женя облегченно вздохнула, кое-как привела в порядок волосы и одежду и вошла внутрь.

Здесь все было точно так же, как накануне.

Стены, увешанные планами, картами и фотографиями, письменный стол, заваленный бумагами, толстяк за этим столом, который, как и вчера, разглядывал какую-то карту.

– Мы сегодня не принимаем, – проговорил он точно так же, как вчера. – Приходите завтра…

– Не позже трех часов, – продолжила за него Женя, – после трех вы закрываетесь.

Толстяк удивленно поднял на нее глаза.

– Здравствуйте, – приветствовала его Женя. – Я к Аркадию Борисовичу. Он у себя?

– К кому? – переспросил хозяин кабинета.

– К Аркадию Борисовичу Ерусалимскому! – повторила Женя с нетерпением.

– К Ерусалимскому? – толстяк удивленно поднял брови. – Да что вы! Он у нас уже очень давно не работает! Лет пятнадцать, наверное. Не знаю, жив ли он – он уже тогда был очень старый!

– Что вы такое говорите? – перебила его Женя. – Я же только вчера с ним разговаривала! Он сидел вон в той комнате! – Она показала на дверь в глубине кабинета.

– Не знаю, что вы такое говорите! Этого быть не может! – Толстяк надулся от возмущения, казалось, еще немного – и он лопнет, как перезрелый помидор.

Но в этом его возмущении Женя заметила какую-то ненатуральность. Он явно переигрывал и, казалось, смотрел на себя со стороны – как я, удачно разыгрываю недовольство?

Вдруг за окном послышалось громкое рычание мотора.

Толстяк подскочил, выбежал из-за стола, подбежал к окну и громко заверещал:

– Эй, вы что там делаете? Кто вам это позволил? Кто вас вообще сюда пустил с экскаватором?

В ответ из-за окна донеслась цветистая матерная тирада.

Толстяк ахнул, бросился к двери и стремглав вылетел наружу, крича по дороге:

– Да я вас… да я тебя… да что же это такое! Да кто пустил, да тут же могилы старые, художественная ценность!

Женя проводила его взглядом и решила не терять времени.

Она открыла дверь, за которой должен был находиться кабинет Ерусалимского.

Со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось – та же тесная, захламленная комната, загроможденная каменными обломками, заваленная фотографиями и гравюрами с изображениями памятников и надгробий. На прежнем месте валялись крыло каменного ангела, обломок колонны, мраморный завиток, отбитая голова. Только самого Аркадия Борисовича не было.

Женя обошла стол, заглянула в шкаф, через который Ерусалимский сбежал накануне, – нигде не было никаких следов хозяина этого кабинета. Ну правильно, не в шкафу же он прячется от нее. И никакой мистики – подговорил этого жуликоватого толстяка, чтобы тот отвязался от Жени, – вот и все. Ну, мы еще поглядим, как дело обернется…

На столе Женя увидела знакомую гравюру с каменным надгробием – два льва, два раскидистых дерева.

Теперь она знала, что это – герб рода Гамильтонов.

И вдруг, под влиянием какого-то порыва, Женя схватила эту гравюру, свернула ее в трубку и спрятала в сумку.

Из соседней комнаты донеслись какие-то невнятные громкие звуки, словно кто-то огромный прочищал горло.

Женя вышла из кабинета Ерусалимского.

Толстяк уже сидел на своем месте. Увидев ее, он возмущенно запыхтел, как закипающий чайник:

– Вы что это? Вы почему это там? Вы что это там делали? Вы по какому это праву?