Елена Касаткина - Чужими руками

— «Тварь ли я дрожащая или право имею?» — процитировала Лена. — А что, он похож на Раскольникова. Глаза у него какие-то страшные.

— Тёмные круги под глазами — это ещё не свидетельство преступления. Может он просто не выспался.

— Ага, за тёщу переживает, — Лена, наконец, обула туфельку и встала.

— Как бы там ни было, но ваше «кажется» к делу ни пришьёшь. У него железное алиби. Медсестра подтвердила, что в это время он был подключён к аппарату электрофореза, о чём свидетельствует запись в журнале, — Махоркин, ещё раз заглянул в протокол допроса, но ничего подозрительного, за что можно было бы зацепиться, найти не смог.

Несмотря на все возражения, в душе Александр Васильевич со своей помощницей был согласен. Что-то в этом человеке заставляло сомневаться в его честности, да и вёл он себя как-то нервно. Но объективных оснований обвинять его в убийстве не было. Или пока не было?

— Ну хорошо, кто тогда остаётся? Муж или сын? — Лена умела быстро переключаться, и эта её особенность удивляла Махоркина. Сам он подолгу обдумывал каждую деталь, анализируя услышанное и увиденное, сопоставляя факты, и перебирая варианты возможного развития событий. Лена называла это — толочь воду в ступе.

— Иван Сафронов в день убийства был в командировке в Ташкенте, а вот алиби у Игоря нет. Он, конечно, утверждает, что ходил на рыбалку, но там его никто не видел. Так что это единственный мужчина из семьи Сафроновых, который остаётся под подозрением.

— Сэ дифисиль де куа. Довольно приятный молодой человек, спортсмен, как говорили раньше, отличник боевой и политической. Нет, не похож он на убийцу, — Лена тряхнула рыжей копной волос.

— В тихом омуте черти водятся… Ладно, с Игорем Сафроновым я поговорю сам. Ваше присутствие будет только отвлекать молодого человека, — Махоркину не понравилось то, что помощница с явной симпатией говорит об этом смазливом парне.

— Почему это? — Лена уставилась на шефа своими огромными зелёными глазами, в которых посверкивали гневные искорки. — Так не честно!

«Ещё решит, что я ревную», — Махоркин вдруг испугался собственной мысли, как будто Лена могла прочесть её по выражению его лица.

— А вас я попрошу поговорить с Инной, но не официально, а так, как вы женщины умеете — «по душам». Расспросите её о подробностях их жизни вместе с родителями. Наверняка, там есть свой скелет в шкафу, попытайтесь вытащить его наружу, я думаю, у вас это получится.

— Нэзитэпа, шеф! — обрадовалась Лена, моментально сменив гнев на милость.

Горячий чай с лимоном и малиновое варенье вызвали у Лены Рязанцевой воспоминания из прошлого. В детстве она часто болела, и вот такое же малиновое варенье и горячий чай были самым приятным лечением. Однако, хронический бронхит природными средствами не излечивался, и Лена с содроганием вспомнила их соседку медсестру Нину, которая каждый вечер по просьбе матери приходила к ним, чтобы поставить ей укол пенициллина. Впрочем, соседке Лена была благодарна. В те времена одноразовые шприцы были в диковинку, и уколы ставили стеклянными, которые кипятили после каждого использования. Вид металлического футляра, в котором прятался этот наводящий ужас прибор, пугал даже взрослых людей, маленькая же Лена от страха теряла сознание.

Нина ставила уколы по какой-то японской системе. Во всяком случае, так говорила она сама. Лена боялась уколов, но японская система ей нравилась. Нина зажимала иглу между пальцами, и хлопком ладони вводила её под кожу. Хлопок был своеобразной анестезией, и девочка не чувствовала боли. Позже, когда Лена выросла, кто-то ей сказал, что такой метод опасен, так как возможно попадание воздуха, но к тому времени болезнь её уже не беспокоила. Родители старались каждый год вывозить дочь на море, что в итоге и сыграло свою роль в победе над хворью. Никогда больше о японской системе она ничего не слышала, а знакомая медсестра подсмеивалась над ней, утверждая, что соседка просто шутила, чтобы успокоить девочку.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Рязанцевой, как лёгкий ветерок, пока Инна Сафронова разливала по чашкам янтарного цвета чай.

— Какое вкусное варенье. Такое варила моя бабушка, — начала разговор Лена.

— Да, это мама варила. Сейчас уже так не варят. Все делают пятиминутку, или просто перетирают с сахаром, а мама этого не признавала. Она вообще любила готовить, и всегда делала всё основательно, не торопясь и ни на чём не экономя. Из-за этого на кухню было не попасть. Я и не рвалась, а вот Лёшу это раздражало, — неожиданно для Лены Инна сама повела разговор в нужном направлении.

— Да? А почему? Разве кухня — это мужское место? — стараясь не выдать своей заинтересованности, как бы между прочим, спросила Рязанцева.

— Понимаете, Лёша ведь вырос без родителей и с малых лет привык к самостоятельности. Он долго жил в общежитие, сам себе готовил, сам себе стирал, для него это нормально. Мама, конечно, готовила замечательно, но Лёша привык к простой пище, и ему иногда хотелось обычной жареной картошки с чесноком, он так любил, или глазуньи на сале. Порой, он выжидал, когда мама уйдёт спать, шёл на кухню и тихонько хозяйничал там, — Инна слегка улыбнулась. — Он всегда тщательно убирал за собой, скрывая следы своего пребывания, но мама каким-то образом догадывалась и выговаривала ему за это.

Лена оглядела небольшую кухню городской квартиры Сафроновых, в которую её, после звонка с просьбой о беседе, пригласила Инна.

— А почему же вы жили с родителями, можно ведь было переехать в общежитие или снять квартиру? — задала она вопрос, который уже не раз задавала другим членам этой странной семьи.

— Год назад у нас появилась такая возможность. Умерла бабушка, папина мама, квартира, в которой она жила освободилась. Бабушка завещала квартиру мне, но мама решила, что в ней будут жить Игорь с Лизой.

На лице Инны отсутствовали эмоции. Трудно было понять, какую реакцию у неё вызвало решение матери.

— И вы промолчали? Но почему? У Вас же ребёнок? — Лена сделала ещё одну попытку хоть как-то расшевелить спокойствие этой «полуживой» женщины.

— Я согласилась с решением матери, а Лёша, конечно, возмутился, но ничего сделать не мог.

— Мне легко понять вашего мужа, но я не могу понять вас, — Лену вдруг стали раздражать безволие и какая-то рабская покорность этой женщины.

— Понимаете, у мамы с Лизой отношения не сложились. Всё-таки две хозяйки на одной кухне… Лиза — девочка упрямая, это она на вид такая хрупкая и беззащитная, а на самом деле… уж больно она своенравна. Всё время лезла, куда не следует, во всём перечила. В общем, мама приняла, на мой взгляд, верное решение, вот я её и поддержала. К тому же большой роли этот переезд всё равно не играл, с марта по октябрь все мы перебирались за город, таково было требование мамы. Так что в квартире этой до сих пор никто и не поселился.