Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

Звучало логично. Но это, конечно же, не могло быть правдой. Вика немедленно подтвердила мою догадку, громко рассмеявшись.

– Ада Львовна, дорогая! – воскликнула тетка. – Давайте, ва-банк так ва-банк! Я же вас не первый день знаю. Доходы у вас и без меня, и без юридической филологии хорошие, статей и монографий столько, что плюс-минус одна – как лишняя колючка в шкуру бедуинского верблюда. В чем дело? Почему вы снова заинтересовались мною? Не будете же вы отрицать, что взялись защищать профсоюз для того, чтобы поспорить со мной? Зачем?

Принять правила игры, но продолжать тянуть одеяло на себя – логичный ход, которым и воспользовалась Вика. В ее тоне больше не было настороженности, она рассмеялась открыто и весело, несколько раз повторив свое «зачем». Они жонглировали словами, подавали, подхватывали и смотрели друг на друга так радостно и счастливо, что мне было сложно поверить в то, что именно Вика всегда советовала мне держаться от Миллер подальше.

Ада Львовна удовлетворенно хмыкнула и откинулась на жесткую спинку деревянной скамьи.

– Хорошо. – Она соединила ладошки у груди. – Рассказываю. Дело в том, что не так давно у меня появилась теория. Вы же знаете, как я люблю теории.

– Знаю, – отозвалась Вика. – Последняя была о Пигмалионе и Галатеях. Вы были создателем-Пигмалионом и лепили из бездушного мрамора своих девочек-Галатей. Создавали, так сказать, идеальные творения, своих учеников.

– Пигмалионы и Галатеи – это да. Эта идея захватила меня, – вздохнула Миллер. – Я мечтала перелить свои знания и себя саму в своих девочек, как в сосуды. Но сначала надо было вылепить сосуд… – Миллер снова перегнула корпус, приближаясь к нам.

– Что, глина оказалась ни к черту? – интимно понизила голос Вика.

Миллер посмотрела на нее с нежностью:

– Мне не хватает вашего чувства юмора.

– Я не шучу, – подмигнула тетка.

– Да, я кое-что заметила, – продолжала Миллер, улыбнувшись в ответ. – В последнее время я все больше общаюсь с подросшими моими Галатейками… И я все больше убеждаюсь, что девочкам и мальчикам надо запретить начинать преподавательскую и научную деятельность сразу после аспирантуры. Галатея должна бунтовать. Если бунта не было, если она не уходила, не возвращалась, не топтала сердце Пигмалиона и свое собственное, не стояла перед выбором, то мрамор так и останется мрамором. Глина так и останется глиной. Понимаете, о чем я?

– Так закалялась глина, – кивнула Вика. – Понимаю, конечно, понимаю. Это называется жить нормальной жизнью. Если без лишних метафор.

– Именно, – подхватила Миллер. – Когда говоришь с молодыми преподавателями, которые никогда не покидали обоймы вузовской системы, то чувствуется чудовищная человеческая наивность, которую они скрывают под толстым слоем чужих цитат и теоретических изгибов мысли. Галатейки оживают, только когда появляется Пигмалион. То есть они так и остаются творениями. А это скучно. Они могут быть весьма неглупыми людьми, более того, они могут и правда прочесть весь тот список литературы, который указан в их диссертации. Но дела это не меняет. Университетская жизнь рождает определенного рода лень. Понимаете какую?

– Какую? Вы же знаете, я недолго работала в университете. Могла чего-то и не разглядеть, – подначивала Виктория.

– Я допустила ошибку. – Миллер выпрямилась, перекинула ногу на ногу, энергично пнув подол, и снова склонилась к нам. – Выращивая девочек, тренируя их интеллект, я допускала, что все остальное может благополучно спать в колыбели разума, в тихом уютном университетском мирке. Но это не так. Университет – лишь тоненькая жердочка над огромным морем жизни. Маяк на скалистом острове. Но мы забываем, что маяк стоит не для того, чтобы прятаться в нем от непогоды, а только и исключительно для того, чтобы проплывающие корабли видели ориентир. Я не хочу больше выращивать Галатей, которые живут на маяке, принимают кафедральную толкотню за волны мирового океана. Тот, кто никогда не жил настоящей жизнью, не имеет что сказать молодому поколению. Вы согласны со мной?

Миллер склонила голову набок и с полуулыбкой ждала. Это была четвертая картина: отсылка к прошлому, искренность. В глазах ученой дамы было сейчас столько сердечности и настоящего чувства, что усомниться мог бы только абсолютный сухарь.

Пора было переходить к пятой картине, к самой главной, ради которой все и начиналось: картина «торг». Виктория слегка потянулась, разминая спину, и проговорила вполне дружелюбно:

– Теория ясна. И… я бы даже сказала, что она хороша и умна.

– Каждый комплимент от вас дороже золота, – торжествующе протянула Миллер.

– Да, но при чем здесь я? Я не понимаю.

– Вика, вы не простой человек, мне это известно. Никто не хочет лезть в голову к тому, кто по-настоящему повышает раскрываемость. – Ада Львовна рассмеялась.

Шутка явно понравилась Вике.

– А вы ведь раскрывали даже убийства? – театральным шепотом спросила Миллер.

– Было и такое! – в тон ей ответила тетка, округлив глаза.

Миллер снова дернула головой и сделала вид, что поправила корзину своих волос. Все-таки Примадонна нервничала.

– Я не хочу, чтобы это дело, где – так уж получилось – мы на разных сторонах, встало между нами. Мы можем договориться, дело закончится, а работа останется. Вместе мы сможем сделать массу интересного. Я хочу помочь вам. Видите, это нужно мне для самосохранения. Больше мне нужно, чем вам.

Пауза затянулась. Чем закончился торг, так и осталось на некоторое время загадкой, потому что по узкому коридору районного храма правосудия сквозь плотную людскую толпу к нам продирался Селиверстов.

– Потом договорим! – почти прошептала Милллер, и Вика одними губами ответила ей «хорошо». Они посмотрели друг на друга. Совсем не так, как в начале разговора.

Даже между богом и человеком стоит церковь и кем-то пересказанное предание, а ученик и учитель переливаются друг в друга свободно, без посредников. Как бы пафосно ни звучала история о Пигмалеоне и Галатее, но это не только миф. Профессор Хиггинс, изменяя речь, изменял характер своей ученицы Элизы Дулиттл в знаменитой пьесе Бернарда Шоу. Что же говорить об учителях, которые меняют мировоззрение своих учеников? Учитель и ученик прошиты одной магической нитью – чудом преображающего жизнь знания.

Проклятье и счастье этой связи в том, что каждый учитель должен быть готов однажды отпустить нить, встать в тень собственного ученика и не искать больше своего отражения в его глазах.