Инна Булгакова - Третий пир

— Пророчествами. В газете «Правда».

— А почему он так сказал: про соблазны?

— У тебя поразительное чутье, Лиза, тебя бы в органы. Да, эта фраза была нашим паролем. Ну, молодые были дураки, собирались, читали, горели, кипели.

— У вас была подпольная организация? — Лиза взвилась от возбуждения.

— Не вертись и меня не верти, врежемся. Да, именно так инкриминировали наши деяния.

— А сколько вас было?

— Семеро.

— И они все по заграницам?

— Не знаю. При Хрущеве давали много за валюту и за Христа.

— А вы и валютой…

— Ну, глупости!

— А как же Аркадий?

— Выкрутился. Отец генерал, воевал вместе с нынешним генсеком.

— А ты?

— Меня никто не выдал.

— Ты был главный?

— Главный.

— И отсиделся?

— Отсиделся.

«Он их всех заложил! — пришло внезапное открытие обжигающим душу холодком чуть ли не восторга. — Спросить? Ведь он никогда не врет… Господи, какое мне дело, сто лет назад…»

— Это было так давно, — как будто подслушав, продолжал Иван Александрович, — что уже никому не интересно, даже стукачам.

Стукач? Спросить? Тяжелое какое-то чувство, почти извращенное, толкало убедиться, что он подонок и предатель. Не решилась почему-то, но внесла в тайный счет.

— Ты вот что скажи: ты собираешься уезжать? — он включил приемник, хрипловатый от страсти мужской голос, подыгрывая, воззвал: «Изабель… Изабель… Изабель мон аму…»; выключил. — Ты слышала, что я спросил?

— А?

— Что с тобой?

— Ничего. Что спрашивать. Буду торчать здесь, пока тебе не надоем.

— Просто так торчать у нас не позволят, значит, тебе надо приобрести социальное лицо. Я об этом подумаю. Ну а кто кому надоест… Я вот давеча полюбовался на твои вокзальные выкрутасы…

— Я тоже на тебя полюбовалась.

— Где мне равняться. Пожертвовать карьерой, чтоб сказать: «Ты мне не нужен» — лихой жест. Однако теперь я не знаю, чего от тебя ожидать, это прекрасно, конечно, но… какое милое дитя — вдруг подползла, как змея, испортила мне все удовольствие от прощания с женой.

— Которая из двух твоя жена?

— Которая рыжее.

— Какая красавица.

— Да уж покрасивее тебя. Посмотри, на кого ты похожа. — Иван Александрович повернул укрепленное на пере днем стекле зеркальце, но в нем Лиза увидела только его темносерые, почти черные глаза, глядящие с угрюмым восхищением на нее. — Растрепанная, губы распухшие, в футболке этой ты наверняка и спала…

— Я сегодня вообще не спала.

— Разрабатывала план покушения? — он улыбнулся ласково. — Зря стараешься, голубчик. Ничем ты меня не проймешь — разве что пистолетом. Руки! К стенке! Последнее слово! Тут бы я сказал, пожалуй: сдаюсь.

— Да ты трус, оказывается.

— Ты, милая моя, под пистолетом-то, видать, не стояла.

— Как будто ты стоял! Не бойся, нету у меня пистолета.

— А жена считает, я рискую, она мне так и заявила: «Эта хипповая девчонка из тебя всю душу вытрясет».

«Я бы вытрясла, — подумала Лиза в странной тоске. — Да есть ли у тебя душа?» Секунда тоски возникла и исчезла в распаленной сутолоке этих суток: бессонница, незабываемый взгляд медноволосой дамы в проплывающем мимо вагонном окне, предрешенная гонка со временем, странный, непонятный пароль…

— Она сказала про меня: «что-то новое», — пробормотала Лиза с обидой.

— Не обращай внимания. Никого нет: только ты да я, да мы с тобой.

— Куда ты меня везешь?

— К себе. Мне, конечно, будет страшно не хватать мосгаза, но думаю, мы как-нибудь переживем…

— Ой, мне домой надо. Мама уже, наверно, двадцать раз звонила.

— Позвонишь от меня. Расскажешь про столыпинские реформы.

— Если я скажу, что получила двойку, они меня мигом заберут.

— Ты девочка смышленая, не мне тебя учить. Что представляют собой твои родители?

— Папа главный инженер на заводе, а мама преподает в музучилище. Они хорошие, даже очень, но нас с тобой не поймут.

— Поймут прекрасно, этого и не хотелось бы. Ладно, все потом, потом…

Иван Александрович умел соединять трудносоединимое и жил в шикарном, архисовременном, по индивидуальному проекту (и тому подобное) доме неподалеку от Патриарших прудов в окружении посольств в переулочках, стремящихся остановить время. Рядом с домом гараж в желтых акациях, бездействующая, но белоснежная (в попрек недоверчивым иноземцам) церковка напротив, бабуля-консьержка с обязательным вязаньем и кротким внучком — в светлом чистом подъезде, желанное головокружение в зеркальной кабинке. Они смотрели друг на друга в зеркале, в котором отражалось зеркало напротив и уходил в неизъяснимую глубину уменьшающийся ряд их слитных отражений, блестящих глаз, истомленных губ, загорелых рук. Входная дверь захлопнулась с пружинным щелканьем, Иван Александрович обнял ее, она сказала быстро:

— Я хочу сразу отделаться, а то мои…

— Да, разумеется. Иди сюда.

Вспыхнул рассеянный свет, и в полумраке серебристо-розовых пятен она прошла за ним по пушистому ковру. Иван Александрович открыл одну из дверей, пламенеющий предзакатный жар смешался с жаром душевным, телесным, так что дыхание перехватило.

— Однако необходимо охладиться. Садись.

Он включил кондиционер, вышел, тотчас вернулся с хрустальной кружкой ледяного шипучего напитка с привкусом апельсина.

— Газировки у меня нет.

Кажется, никогда не пила она с таким вожделением, словно упиваясь прелестью жизни, остротой ее и краткостью.

— Еще хочу.

Упоение повторилось. Потом он поднес Лизе аппарат и присел на подоконник.

— Знаешь, как звонить?

— Ага.

— Я не помешаю плести фантастические кружева?

— Ты меня вдохновишь.

Лиза набирала бесконечные цифры, оглядываясь вокруг. Просторное пространство истаивало в жгучих лучах. Высокие стены в книгах до самого потолка, антикварный письменный стол черного дерева, черное кожаное кресло, широченная, покрытая нежнейшим белым мехом тахта, на которой она сидит. Каждый предмет и вещица в кабинете Ивана Александровича требуют, по своим достоинствам, пристрастного изучения, любования — но до того ли… Надо всем довлеет окно: чуть не в полстены, распахнутое настежь в яркое небо, блеск золотой синевы, дымок от его сигареты уходит в бездонную глубину, глаза, сейчас совсем черные, глядят пристально.

— Никто не отвечает, — Лиза положила трубку после третьей попытки. — Что делать?

— Позвонишь позже. — Он встал и погасил сигарету в пепельнице на столе.

— А, ты не понимаешь и не поймешь: я для них все.

— Ну, где мне понять.

— Так вот: если мама не сидит на телефоне — случилось что-то жуткое.

— Рабочие телефоны тебе их известны?

— В музучилище каникулы. Если папе позвонить… Правда, уже пять скоро.

— Звони, и давай покончим с семейными радостями.