Инна Булгакова - Третий пир

Знакомый голос папиной секретарши откликнулся с официальной отчетливостью:

— Приемная главного инженера.

— Василия Михайловича, пожалуйста.

— Его нет. Что передать? Диктуйте.

— Ирина Владимировна, это Лиза.

— Ах, Лизонька, дорогая, они утром уехали к тебе, до понедельника.

— Спасибо. Все, Ванечка. — Лиза встала и подошла к нему. — Они уже здесь.

— Где? — Иван Александрович невольно оглянулся.

— До тебя пока не добрались, но — в Москве. Решили устроить сюрприз.

— Им это удалось. Надолго?

— До понедельника.

— Ты что ж, уйдешь сейчас?

— Если они приехали, то ждут на улице.

— Так что же ты стоишь?

Она молчала.

— Ну?

— Целых три дня. Может быть, последние?

— Почему последние? — он вдруг как-то смягчился, прижал ее к себе, нашел губы, но тут же резко отстранил и пошел в прихожую, говоря на ходу: — Через все можно переступить, если очень хочется.

— Через все?

— Да.

— Через все — через все?

— Ну не воспринимай так буквально. Я забываюсь, а с тобой надо быть осторожным. Ты как огонь.

И снова стеклянный оранжевый зной, горячий бензиновый ветер, идиотская сутолока в городе, опустошенном на три дня. Иван Александрович затормозил за квартал от декадентского дома.

— Все. Дальше соблазнителю хода нет.

— Куда ты теперь?

— Домой или на дачу. На дачу, в Москве невыносимо, — он внимательно посмотрел на нее. — Ну, хорошо, я работаю дома и жду твоего звонка. Довольна? Может, удастся раньше…

— Сейчас!.. Ну не знаю точно…

— Буду ждать, пока ты не придешь.

Конечно, они там, на лавочке под тополем, отец читает газету, мама в напряженном ожидании, вот увидела, навстречу, отец за ней, каким-то безумным сном на миг показалась Лизе теперешняя жизнь ее, подбежала, обняла маму, потом отца, сама не ожидая, что так обрадуется, соскучилась (но он ждет), заговорила взахлеб:

— Ах, я так волновалась, звонила-звонила из автомата, мне твоя Ирина Владимировна сказала. Вы не представляете…

— Остановись, Лиза, — перебил отец, мама глядит с каким— то удивлением, да, они никогда не расставались. — Как история?

— Сейчас все расскажу, идемте домой. Так вот, я получила тройку…

— Этого следовало ожидать. Я вообще поверить не мог, как ты сдавала. В этом есть нечто сверхъестественное!

— Так ты поступила или нет? — воскликнула мама с тем же удивлением.

— В том-то и дело, что неизвестно. Если проходной балл восемнадцать — да, если девятнадцать — нет. Через неделю или через две вывесят списки. Но медкомиссию все равно проходить надо, я этим как раз и занимаюсь, приехала на минутку…

— Так ты сейчас уедешь?

— Никуда она не уедет. Медкомиссия в пятницу вечером — придумай что-нибудь поумнее!

— Да папа же! До списков надо всех проверить. Вот и торопятся — что непонятного-то?

— Во сколько ж ты вернешься, Лизок?

— Я сегодня не вернусь. Погодите, да погодите же!.. Я останусь у девочек в общежитии, вместе поступали, можно сказать, подруги. Мы с утра, часов в пять, займем очередь на собеседование, а то придется до вечера томиться… Я приеду завтра прямо на дачу.

— Какую еще дачу?

— Но вы же сегодня поедете к Мите с Поль? Вы ж не будете здесь одни сидеть, а то меня совесть замучает, а, пап?

— До чего я всегда не любил Москву! Здесь все сумасшедшие, и жизнь сумасшедшая, и Митя с Полей, учти, Зина, они тоже не в себе… Я всерьез говорю! Погляди на свою дочь — в кого она тут превратилась?

— Ну… повзрослела, — отвечала мама неуверенно.

— Повзрослела? Нет, счастлив будет тот день, когда она не увидит нашей фамилии в тех подозрительных списках… Не увидит, на спор?

— Типун тебе на язык, честное слово!

Они вошли в столовую, родители сели на диван, Лиза вертелась по комнате в возбуждении, волны любви и нежности обволакивали, но он ждет.

— А мы ведь послезавтра уезжаем, доченька. Как ты тут без нас жила?

— Нормально. Занималась все время.

— На чем же споткнулась?

— На столыпинских реформах, — этого пункта Лиза решила держаться твердо, чтобы не сбиться.

— Столыпинские реформы? — отец задумался. — Что-то реакционное… Вообще безобразие! Но я-то никогда не хотел, это вы, две авантюристки…

— Вась, перестань. Бог милостив. Откуда такие розы, Лизок? — мама смотрела на пурпур царей. Вкус Ивану Александровичу не изменял.

— Это я купила, сама, вдруг захотелось.

— Слыхала? Это называется нормально жить, — отец подошел к столу, понюхал цветы, пересчитал. — Пятнадцать штук, самое маленькое сорок пять рублей. Что вы на меня так смотрите? Редкий сорт, оранжерейные, рубля по три, а то и дороже. Словом, в воскресенье едешь с нами домой.

— Ты что, пап, хочешь испортить мне карьеру?

— Какую карьеру, хотел бы я знать!

— Лиза, послушай, это странно, откуда у тебя такие деньги…

— Я купила букет у одной старушки возле метро вечером. За пять рублей. Такая бедная бабушка, мне жалко стало…

— Твоя старушка бабушка — воровка и пьяница, чтоб ты знала. Если она вообще существует в природе и букет не поднесли тебе подруги, у которых ты собираешься ночевать.

Опасную проницательность и здравый смысл отец обычно прикрывал иронической словесностью. И как близко подошел к разгадке! А если б знал еще, что любовник дочери старше его самого? Ужас!.. Иван Александрович тоже хорош — дарить такие дорогие… А, пустяки! Лиза передернула плечами.

— Ну, пап, даже не смешно! Я побежала, очередь пройдет. До завтра, значит, в Милом.

— Послезавтра собирайся домой. Хоть неделю передохнешь, ведь жалко смотреть на тебя.

А горячей ночью земля не хотела отдавать полуденный жар; месяц и звезды тихо сияли в оконном пространстве, а с трех других, земных, сторон выступали из тьмы сотни корешков бессмертных книг — собранные вместе несгоревшие страсти, мысли и сюжеты, каким-то непостижимым способом преображенные в слова и предложения, спрессованные в тома и томики. Иван Александрович лежал с краю на тахте, курил, Лиза сидела, прижавшись спиной к прохладным переплетам, их англо-американские одежды валялись, поспешно сброшенные на ковер. Она говорила с отвращением:

— Я вся извралась и извертелась, самой противно. Господи, ну когда я стану по-настоящему взрослой и свободной, как ты.

— Как я? Не надо. Оставайся, радость моя, такой… вот такой. Ты мне возвращаешь молодость.

— Тебе, должно быть, многие возвращали молодость?

— Тебе-то что? Я не помню.

— Ой, не ври. Ты говорил, что самое лучшее — это новизна…

— Когда я говорил такую чушь?

— Когда расспрашивал про Алешу, а я сказала…

— Черт бы меня побрал за мой язык! — вырвалось у него. — Впрочем, — добавил уже сдержанно, — ты понимаешь все так, как выгодно тебе.

— Выгодно мне? — Лиза задохнулась от возмущения.