Инна Булгакова - Третий пир

Старичок, любезный, но въедливый, очевидно, не был в курсе дела, спрашивал долго, нудно, подробно, отвлекаясь в разные стороны. Но не на ту напал!

— …как писал сам автор, в пыточных записях «Слова и Дела» стонала от страха и боли и лгала… кажется, так?., да, плакала и лгала народная Русь. И еще, поучения протопопа Аввакума — «Книга бесед». Отсюда — образный и точный язык романа, — закончила Лиза, старичок улыбнулся приветливо.

— Уж коли вы цитируете Алексея Николаевича Толстого, не помните, случайно, как сам он сформулировал свою задачу в «Петре I»?

— Помню. Он искал разгадку… как это?., разгадку русского народа и русской государственности, — выпалила Лиза беззаботно. Все. Блеск!

— Ну и как, нашел? — спросил вдруг старичок проникновенно.

— Что нашел?

— Разгадку нашего народа и нашей государственности.

Нашел или не нашел. Лиза колебалась. С одной стороны — классик… или не классик? Да или нет, черт его возьми! Если да — то, может быть, нашел, хотя все они без исключения заблуждались… Но он же советский классик! Значит, не заблуждался? А если этот спросит, в чем разгадка? Я нигде про это не читала… И роман-то не окончен! Он умер, не окончив…

— Не нашел! — отрубила Лиза угрюмо.

— Очень любопытно! — воскликнул старичок («впадая в детство» — подумала она неприязненно). — Разверните свой ответ поподробнее, представьте, что мы с вами просто беседуем.

«Еще и издевается!.. Неужели все-таки нашел?.. Ну и пусть! А я буду стоять на своем!»

— Это больно просто было бы: в одном романе целую нацию разгадать и закрыть тему. О чем теперешним-то писать?

— Ваш подход мне нравится, — одобрил старичок («Натуральный садист!»). — Однако вернемся к «Петру I». В какие годы писался роман?

— С двадцать девятого по сорок четвертый, — Лиза уже сорвалась со школьной линии, и ее несло куда-то вдаль, как бедного Евгения под медные копыта: «Ужо тебе!». — Толстой на Петра не налюбуется, а мне лично он несимпатичен.

— Это почему же?

— Он убил сына. Думаете, зря его прозвали «антихристом»?

— Не думаю.

— Вот вам и разгадка: народу не нужна такая государственность, и в Европу его не нужно тащить, вообще оставить в покое, он сам придет, если захочет.

— Вы читали Мережковского?

— Какого еще…

— Правда, в советский период он не издавался.

— А чего ж тогда спрашиваете? Разве это честно? Все от нас спрятали — и спрашиваете?

— Вы свободны, — внезапно сказал старичок.

Ну и перебьемся! Никогда — это правда — не жалела Лиза ни об одном своем шаге. Ее особенность — и прелесть — заключалась в полной внутренней свободе. «Все кончено, но я ему выдала!» — объявила она в коридоре Алеше. «Старикан вроде ничего!» — «Кощей Бессмертный!» — «Чегой-то ты?» — «Да прицепился с русским народом! Кто такой Мережковский?» — «Символист, из старших». — «То-то фамилия знакомая. А что он написал?» — «Почти ничего. Он с фашистами сотрудничал». — «Нет, как он подловить меня хотел, а? Стукач старый!» Вертлявая девица-лаборантка (все здесь противные и выпендриваются) вынесла экзаменационные листки. «Сочинение — четыре, устный — пять, — констатировал Алеша якобы небрежно. — Что у тебя, Лиз?.. Ну, чего молчишь?» — «Пять — пять». Вокруг завистливо застыли конкуренты — сильная немая сцена, достойная классических чернил.

Взбудораженные до предела, они почти не заметили, как очутились на помпезной каменной скамье возле ядовитого, невинно-прозрачного озерца с ивами, сестрица Аленушка и братец Иванушка, отведавшие лукавого зелья.

— Значит, я ошиблась, — заявила Лиза решительно, — значит, и здесь встречаются порядочные люди.

— А я тетки больше боялся, пристала с разрядами местоимений… О, «Бесы»! Вспомнил.

— Да какие же они бесы!

— Предложение из Достоевского. Ставрогин — гражданин швейцарского кантона Ури, главный таинственный бес.

— Не читала.

— Жуткая вещь. В смысле — гениальная. Он повесился на намыленном снурке.

— Снурке? Забавно.

«Жива ли мать?» — подумалось вдруг (там — грубая бельевая веревка, не намыленная, которую он предусмотрительно выкинул на помойку, зарыл среди гнилья в ночь перед отъездом в Москву, но веревку можно купить, было б желание!). Детский кошмар, припрятанный в бессознательных глубинах, возвращался, сопровождал его жизнь. Лиза уловила что-то — как при внезапной перемене ветерка, перебирающего легкие покорные ивовые ветви.

— Муж и любовник! — она засмеялась. — Нет, я не могу! Молодец, Алеш! Кстати, завтра день рождения. Ты помнишь? В шесть часов.

Еще б он не помнил!

— А к чему «кстати»?

— К тому, что моя тетка ни в чем себе не отказывает.

— Что это значит?

— Догадайся.

— Не ври! — Все-таки давешний паучок застрял в мыслях злой занозой и даже приснился однажды в эротическом сне про женщину и насекомое.

— Я никогда не вру! — соврала Лиза. — Только не знаю, кто. Ничего, завтра соберутся подозреваемые…

— Какое тебе дело!

Она не смогла бы объяснить: чисто инстинктивное, детское, женское движение — в испуге раздавить пресмыкающегося гада.

— Лизка, я прошу, не лезь!

— Ах, боишься за Поленьку! Не переживай, может, она и тебе не откажет.

Эта маленькая дрянь попала в самую точку. Он так и сказал:

— Ты — маленькая дрянь! — Из протеста против традиций материнского полуподвала Алеша мата не употреблял. И сорвался с места, не дожидаясь соответствующей реплики.

Куда-то он шел, ехал, опять шел, бесцельно, стараясь движением унять тоску-кручину, так же бесцельную, беспричинную. Просто мир помертвел, как бы лишившись тайны. Красота — главная тайна жизни, энергия божественная, покров незримый, но не дай Бог лишиться его: на голой земле голый зверь, на нем блудница, в последнем соблазне расставивши смуглые ноги в дареных золотых браслетах с каменьями. Образ древний, ужас вечный, который юноша не осознавал, о котором и не слышал, а предчувствовал: так вдруг, жить надоело. Ах, жить надоело? Пожалуйста, айн момент! Вот по скверу шагают четверо (морды, мускулы, шерсть — тоже бесцельно и тоже все надоело!) и замечают унылую особь, забредшую на ихнюю территорию. «Ну, чмырь, деньги есть?» Алеша поднял голову (ангел-хранитель его — защитный механизм психики — спохватился), протаранил стоявшего напротив и промчался по аллейке и перекрестку, где служил, глядя в небо, мент-мечтатель.

Поеду в Милое, решил он под сенью закона (четыре волка в кустах наблюдают), мильтоша спустился на землю и произнес машинально, входя в образ: «Ваши документы». — «А что? Я не нарушаю». — «Поговори мне. Документы». — «Я только хотел спросить, — нашелся Алеша, — как отсюда добраться до Казанского?» — «Ишь ты, сирота казанская!» — «Да вот паспорт, я приезжий» (волки в виду явного доноса смылись). — «Ладно, — отмахнулся великодушный спаситель. — На трамвае до метро „Университет“, а там до „Комсомольской“». Что и было исполнено.