Инна Булгакова - Третий пир

Во-первых, я должен увидеть ее, просто увидеть и убедиться, что Лизка врет. Во-вторых, если представится случай (тут он вздрогнул от желания, а мир заправился алой энергией, зашелестел, зазвенел, разгорячился), предупредить. Ведь если правда (не может быть, но все-таки…), если правда — мы с ней становимся соучастниками. Голова закружилась в открывающихся перспективах, Алеша ужаснулся. Допустим, перед тобою выбор (только честно!): она безупречна или доступна. Алеша ужаснулся потому, что его явно склоняло ко второму варианту, даже при издержках ревности в мерзком сне.

Он свернул на пушистую от старых деревьев улочку, завиднелся высокий тускло-зеленый забор — а собаки? а писатель? — Алеша остановился. Там же целый зверинец, его дружелюбно выдадут, и все все поймут. Идиотская застенчивость (ну, в чем дело? просто приехал навестить знакомых!) чуть не охватила параличом, как тогда, перед декадентским домом. «Дождусь, пока стемнеет», — и отправился припоминаемым путем на Сиверку, внутренний жар слепил глаза, мешая увидеть, как светятся розоватые стволы сосен, фетовские ласточки мечутся, едва касаясь блестящей запредельной стихии, поля переходят в Никольские березы и ждет храм. Дойдя до первого озера, разделся, с размаху бросился в неподвижную воду, словно зеркало разбил на тысячу осколков — и в каждом вспыхнуло солнце, лето, невидимые миру слезы. А когда уже стоял на берегу, остывая от любовной горячки, запоминая эту даль, заносимую навеки в «Красную книгу», в «Черную книгу, то услышал голос (трубный глас — почудилось с испугу):

— Алексей!

Лизу еще трясло от „маленькой дряни“, когда явился Иван Александрович с билетами на „Пиковую даму“ — ее желание (а дамам — и дряням — доктор привык потакать в мелочах). „Как успехи, дорогая?“ — „Пять — пять“. — Поразительные способности у тебя. Я сдавал хуже. А все-таки запомни — вдруг пригодится? — слово „вскачь“ пишется с мягким знаком („Петя вскачь понесся к изгороди“ — всплыла фраза из сочинения). Припоминаю и исключения из этого правила: уж, замуж, невтерпеж». (И этот издевается!

Сговорились они, что ли? Ладно, сейчас получит!)

Он сел в свой диванный уголок, она остановилась напротив.

— Запомню и очень благодарна. Но больше, Иван Александрович, я в вашей помощи не нуждаюсь, теперь справлюсь сама.

— В доме есть валерьянка? — поинтересовался он хладнокровно. — Или осушить слезы поцелуями?

— Ведь я заплатила вам за университет? Мы в расчете? Или еще должна? Заранее скажите: сколько?

— А зачем тебе знать заранее?

Нет, этого ничем не проймешь! Он взял ее за руки на колени («Только б не ушел!» — она испугалась вдруг), погладил по голове.

— Ну, что случилось? Кто тебя обидел? Разве я?

— Никто. Просто я не хочу на «Пиковую даму».

— И я не хочу. Мы останемся здесь, так?.. И никогда ни о чем не беспокойся заранее.

— Иван Александрович!..

— Не беспокойся. Когда я надоем тебе, я уйду. И наоборот. Но зачем губить мгновение, прелесть моя?

— Только мгновение?

— Только. Больше ничего нет.

В распахнутой калитке крайней дачки стоял человек с лопатой.

— Кирилл Мефодьевич? — неуверенно спросил Алеша.

— Вот видите, и вы меня вспомнили. Вы проходили мимо к озеру, и мне показалось… или я помешал?

Вглядываясь и вслушиваясь, он внезапно осознал такое одиночество, свое одиночество в мире, что поспешно пошел на взгляд, на голос, забыв про вещи, вернулся, оделся. «Нет, не помешали!» Дорожка меж розами, зеленый домик в одно окошко, лавка, вбитый в землю стол.

— Как ваши дела, Алексей?

— Нормально. Четыре, пять. У Лизы две пятерки. А я тут к знакомым — не застал. А вы тут… забавно! Можно, я закурю?

— Конечно. Даже не ожидал, что вы такие молодцы.

— Везение. Попался б какой-нибудь Фурманов — и ку-ку! У меня на соцреализм аллергия, что-то вроде бешенства, как у собак. Правда. «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин, Владимир Ильич!»

— Да, это трагедия, — согласился странный старик. — Сейчас я вас покормлю, — и исчез в домике.

Трагедия! Скажет тоже. Но как хорошо, спокойно, тихо в пятнистой тени, яблочки висят, горят розы. Должно быть, коммунист со стажем, идеалы, пусть живет… Кирилл Мефодьевич принес миску с вареной картошкой в постном масле и огурцами. Вкуснотища. И чай. Не буду спорить, иначе придется уйти, а мне не хочется. С этим стариком хорошо молчится — вот что удивительно. И все-таки Алешу хватило ненадолго:

— Вы всерьез считаете «кирпич на кирпич» трагедией? Кирпичей-то они выдали и продолжают.

— Я говорю не о жанре, а о своем ощущении времени. Великое время, вы не находите?

Ага, сталинский сокол (выражение деда; страховой агент, из орловских мещан, помнил нормальную жизнь и передал внуку свои воспоминания). Жалко — мне он нравится.

— Вот уж чего не нахожу — это точно.

— Вас отвращают лозунги, правда? А когда-то они увлекали. Это перевертыши.

— Вас увлекали?

— Я бы не сказал, наоборот. Но дело не во мне…

— А, вы-то умный! — воскликнул Алеша с облегчением.

— Мне просто повезло с рождением.

— А вы в каком году родились?

— В девятьсот десятом.

— Не так уж повезло.

— Повезло. С родными. С книгами. Я знал, что отец лжи во всем противоположен Творцу.

— В чем?

— Он не может создать ничего своего, только передразнить, перевернуть, передернуть. Вы слыхали о Нагорной Проповеди?

— Смутно. Христос на горе… помните: «В белом венчике из роз впереди Исус Христос».

— Это и есть перевертыш. Каждое слово у Господа нашего дышит жизнью вечной. А взгляните на программу и тактику переворота — там мертвечина.

— Вы взгляните.

— Пожалуйста. Не убий — убий, не укради — укради, не прелюбодействуй — прелюбодействуй, не предавай — предай, не лжесвидетельствуй — донеси, почитай родителей — разоблачи, не сотвори кумира — преклонись, не возводи хулу на Святого Духа — богохульствуй. Бесовство впервые было оформлено законодательным путем, храм должен стать политизолятором, село — погостом, город — фабрикой, народ — трупом.

— Что ж тут великого?

— В терпеливом противостоянии.

— Да какое противостояние!

— Погодите. Только великую силу, великую жертву стремятся сокрушить и страхом великим. Иначе зачем обращать страну в концлагерь?

— Один доктор говорил, что сидели ни за что.

— Нет, нет, очередная ложь. Люди жили — и уже в этом была их вина. «Я есмь воскресение и жизнь». — «А я есмь смерть».

— По-вашему, во всем виновато бесовство, а людишки ни причем?

— Как ни при чем? При чем. Простите за поучительный тон, Алексей, но не надо бешенства, никогда. Это патологическое состояние одержимости — как при соцреализме, так и при царизме.

Узкий луч (прорезь в сдвинутых портьерах) падал на выцветший ковер, разделяя золотой чертой даму и пажа с зеркалом. Они лежали в сладостной истоме, она со смехом рассказывала про мужа и любовника Катерины, он слушал.