Николас Фрилинг - Сфера влияния (сборник)

— В этом доме я живу одна. У меня двое детей, девочки, они сейчас учатся в школе в Бельгии. Вы видите сами, что Маршалов здесь больше нет.

Сама я бельгийка. Мое девичье имя де Миус, мой отец был бароном. Я была чемпионкой по лыжам. Чемпионкой — значит входила в десятку лучших. В двадцать один год я очень неудачно упала, так что моя спортивная карьера закончилась, но я до сих пор неплохо управляюсь с лыжами. Со своим мужем я познакомилась в то время, когда он тоже был в десятке лучших. Со стороны своей семьи я встретила полнейшее неодобрение своего выбора — в основном из-за денег и из-за довольно сомнительных корней его фамилии. Старый Маршал, дед Жан-Клода, был скверным человеком с очень и очень непрезентабельной репутацией. Так что родственники Жан-Клода видели во мне того, кто сможет помочь им повысить их респектабельность. Им было все равно, за чей счет — монархистов или республиканцев. Они никогда не претендовали на то, чтобы стать владельцами замка или земли. Они знали, что выглядели бы глупцами, а Маршалы, Ван дер Вальк, никогда не позволили бы себе выглядеть глупцами. Никогда не пытайтесь унизить Маршала — это был первый урок, который я получила.

Мой свекор — крепкий орешек. Компания, в первую очередь, его дело. Канизиус всего-навсего бухгалтер, руководитель-бюрократ. И больше никто.

Бизнес, как таковой, тем не менее скучен для моего мужа своей строгостью и сухостью. Так было всегда. Он не чувствовал себя униженным тем, что он обычный распорядитель, потому что так у него было меньше проблем и головной боли. Деньги для него просто инструмент, как молоток, которым забивают гвозди. Они не возбуждают его.

Он уехал в Англию, в привилегированное частное учебное заведение. Я иногда думала, не я ли обидела его чем-то… Знаете, я никогда не претендовала на то, чтобы понять его. По крайней мере, не целиком и полностью. Но я могу сказать вам, что вся его жизнь — это бесконечная погоня за тем, что могло бы доставить ему удовольствие. У него очень острая и тонкая восприимчивость. Время от времени он становится одержимым каким-то необузданным энтузиазмом к чему-либо. То, чем он увлекся, целиком и полностью поглощает его на три месяца, а потом от перенасыщения чувства притупляются, и он охладевает. Он сходит с ума то от какого-нибудь вида спорта, то от искусства, то с головой погружается в какие-то исследования, то заболевает горами или бог знает чем еще. Но никогда и ничто не может утолить его неуемную жажду. Знаете, для него все это не просто удовольствие. Он не вульгарный сластолюбец. Но я не знаю, чего ему не хватает. Как часто я сидела с ним на разных шоу и спектаклях и слушала его свирепое бормотание: «Как могут эти невежи сидеть здесь?» Что-то плохое или глупое, вычурное или фальшивое было для него позорным и унизительным, раздражало его. И как часто я сидела с ним где-нибудь на террасе, наблюдая за людьми, наслаждающимися самими собой, и слышала, как он бормочет с еще большим неистовством: «Как они делают это, на что они смотрят, что они чувствуют?» — он готов был с завистью кричать эти слова… А ведь он просто-напросто лишен чудесного дара быть счастливым. Он не может просто чувствовать. Да, в мире нет ничего совершенного.

— Мистер Канизиус сказал мне, что иногда он… э-э… проявляет интерес к женщинам, так сказать вышедшим из употребления их мужей… гм.

— Я не слишком доверяю наблюдениям досужих сплетников.

Некоторое время она размышляла о чем-то, явно борясь с собой, наконец решилась:

— Пойдемте, я вам кое-что покажу. Я хочу, чтобы вы убедились в том, что мне нечего скрывать и нечего стыдиться. Жан-Клод, конечно, не имеет склонности к криминалу, но некоторые пороки ему не чужды.

Пока они поднимались по лестнице, нигде не было видно ни намека на присутствие в доме слуг, или они заблаговременно расчистили им путь?

— А сколько у вас слуг?

— В доме четверо. Мажордом, он женат на машинистке из посольства Португалии. Повариха, моя горничная — они сестры — и уборщица.

— Кто-нибудь из них живет в доме?

— Нет. Все они живут в отдельном доме, который мы для них купили и обустроили там квартиры. Есть еще садовник, но он никогда не заходит в дом. А это моя спальня.

Здесь все было совершенно просто и обыкновенно: ни тебе кровати с пологом, принадлежавшей Наполеону, ни чего-нибудь в этом же роде. Женщина без лишних комментариев завела Ван дер Валька внутрь.

— Здесь моя ванная, — сообщила она невыразительно, хотя эта комната стоила того, чтобы посмотреть на нее.

Она была вдвое больше, чем спальня, и вообще, должно быть, это была самая большая комната во всем огромном доме. Одну длинную стену полностью занимал гардероб с раздвижными дверями, отделанными зеленым мрамором, — он так и не смог понять, насколько толст его слой. Пол был облицован кремово-желтым мрамором с темно-красными густыми вкраплениями. Комната оказалась удивительно теплой: он внезапно наклонился и приложил ладонь к полу — да, так и есть, электрический обогрев. Сама ванна представляла собой утопленный в пол небольшой бассейн. Что ж… здесь вполне можно было плавать — он был размером три на пять метров и тоже из мрамора, но только белого. С одной стороны — ступеньки, на каждом конце — фонтаны, один из них был сделан в виде громадного валуна, а может, нескольких валунов — ему было не очень хорошо видно. Он не смог узнать, что это за порода и откуда подается вода — она просто с мелодичным нежным журчанием обтекала камень, грубый, покрытый трещинами, шероховатый, он казался очень и очень старым. Это был своеобразный садик, переполненный мхами, папоротниками и бог знает какими еще растениями, возможно южноамериканскими орхидеями или какими-то другими экзотическими представителями флоры.

Другой фонтан был выполнен из тусклой, покрытой зеленым налетом бронзы — тоненькая обнаженная фигурка Психеи. Миссис Маршал, должно быть, повернула какой-то невидимый кран — две водяные струйки прозрачно-серебристым легким султанчиком хлынули из поднятых рук статуи; она словно разбрасывала вокруг брызги не то света, не то тепла — он не знал, как объяснить себе свои же ощущения от этого зрелища.

В дальнем конце комнаты растянулась целая колонна изящных, грациозных фигур — там было так много статуй, что он даже не попытался рассмотреть каждую из них. Сверху на них падал нежный розовый свет, такой дарит просыпающейся земле рассветное солнце.

От всего этого великолепия и от охватившего его восхищения у него перехватило дух.

— Чем больше вижу, тем больше изумляюсь, — сердито пробормотал он.

— Это делало мужа счастливым рекордно долгое время, — сухо прокомментировала хозяйка. — Что же вы не спрашиваете, сколько это стоит? — злобно осведомилась она.