Николас Фрилинг - Сфера влияния (сборник)

— Мой муж мертв, — вдруг произнесла она, в ее холодном, спокойном голосе чувствовались нотки ненависти, — а вы сидите тут, довольный собой, и рассказываете мне о том, что в его смерти виновата только я. Постарайтесь спрятать внутри себя собственную тупость и невежество. Вы ровным счетом ничего не понимаете. Вы проявили свою слабость и узколобость, так же как и во всех других своих делах.

Других? Каких других, хотел бы он знать.

— Когда я в первый раз увидела вас в Амстердаме, я подумала, что у вас есть интеллигентность и ум и что вы способны чувствовать и понимать. Теперь я вижу, что вы точно такой же, как все остальные полицейские. Грубый, недалекий, твердолобый, с прямолинейными жалкими мыслишками. Убирайтесь с глаз моих. Отправляйтесь в Страсбург как хотите, хоть пешком. Я не собираюсь выслушивать такого дурака, как вы, старающегося оправдать себя за счет других.

Он сидел спокойно и с улыбкой смотрел на женщину. «Все это вздор, моя дорогая, но если тебе от этого легче — пожалуйста», — думал он.

Несколько секунд она стояла, с презрением глядя на него, потом резко развернулась и вышла из комнаты, гулко захлопнув за собой дверь. Он слышал ее торопливые шаги по лестнице, она остановилась прямо над его головой, в той злополучной комнате, где прогремели два смертельных выстрела. Ему было жаль ее, но он ничего не мог поделать; он был абсолютно бессилен на протяжении всей этой нелепой истории, поэтому он просто мысленно составлял подробный рапорт о случившемся. В Амстердаме его наверняка будут расспрашивать обо всем очень подробно. Читать его будет не так-то просто, но это и не важно; главное — там отражены факты. Хайнц Штоссель в Кельне должен выполнить более важную и изнурительную работу. С тех пор как произошло печальное событие, Маршалы более никого не заботили — главным предметом переживаний и скорби стала юная немецкая продавщица, которая была счастлива от того, что ей выпала возможность выступить на карнавале в замечательном костюме, в котором она выглядела красивейшей девушкой в мире. Маршал не оставил в этом мире незавершенных дел, возможно, именно это стало причиной того, что он застрелился? Возможно, он смог сделать это в припадке пессимизма. А она захотела уйти с ним, она предложила это, она даже требовала этого, и Маршал уступил ей. Для него было чрезвычайно важно, что она не захотела покинуть его.

А что касается Анн-Мари… Ему было слышно, как она спускалась по ступенькам к двери следующей комнаты, чтобы осмотреть ее и собрать печальные свидетельства измены, оставленные Жан-Клодом. Потом он услышал, как хлопнула другая дверь и стукнули уличные ворота. Ну-ну. С этим он ничего поделать не мог!

После всего этого его размышления оказались совершенно бесполезными, точно все звенья цепи событий, совокупность которых привела к кульминации — двойной смерти, — теперь не имели значения. Он сам был одним из звеньев этой цепи, и его действия послужили своего рода провокацией. Он ничего не понимал, ему просто не дали возможности что-либо понять, но это было слабым утешением — это мучило его. Он должен был понять тогда, в Инсбруке, но искрящийся снег на склонах гор, абсолютно свежий пьянящий воздух, скорость и красота юных лыжниц — все это настолько ошеломило его, что он потерял способность ясно соображать.

«Я самый настоящий тяжелый на подъем житель равнин, — сказал он себе, — мне все это было не по зубам, я был напрочь выбит из колеи».

Он вдруг почувствовал камень в своих пальцах, ощутил его губами и языком, так, словно он был слеп и пытался познать его с помощью доступных ему чувств, но из-за недостатка практики пользовался ими очень неуклюже. Камень был просто камнем, в нем не было красоты и ценности, которые можно было познать только с помощью зрения. Он со вздохом положил его на место, потом достал из кармана блокнот и шариковую ручку.

Канизиус усердно добивался того, чтобы поставить последнего из Маршалов в положение полного бессилия. Это было нетрудно, гораздо труднее было найти путь к тому, чтобы наложить лапу на его богатство. Когда Маршал сбежал, он полностью открылся. Маршал был безответственен, необуздан, беспечен и мог сделать что-нибудь неправильное, что-то, что могло дать Канизиусу подходящий повод для того, чтобы убрать его со своего пути. Естественно, Канизиус обрадовался, услышав, что Маршал пустился в бега, прихватив с собой в Германии несовершеннолетнюю девочку: ничего лучшего и придумать было нельзя. И чтобы запутать положение еще больше, он со злорадством рассказал об этом Анн-Мари — ее сильные эмоции в этой ситуации, без сомнения, увеличили бы общее напряжение. Очень коварно.

На самом деле Жан-Клод не был последним из Маршалов. Анн-Мари тоже была препятствием. Никто не мог знать, насколько много она знала или предполагала, или Канизиус подозревал о том, что именно она знала или предполагала, но мужчина, о котором она с презрением сказала, что у него мозги бакалейщика, обладал некоей проницательностью, давшей ему возможность постичь всю противоречивость ее натуры.

В частности, он увидел ее «испанолизм», который был скрытой чертой ее характера. Она стала бы сходить с ума по Жан-Клоду и вполне могла бы пренебречь тем, что он возил с собой «девушку из свиты», она могла исходить злобой от ревности к этому несмышленому ребенку, который вдруг стал значить для ее мужа больше, чем она сама.

Она повела себя примерно так, как предполагал Канизиус, совершенно не осознавая, во что она безнадежно впутывается.

Она могла абсолютно не осознавать, что, войдя в этот дом, — а она в него входила, в этом Ван дер Вальк был уверен на сто процентов, — она может лишь ускорить развязку. И он сам указал ей на это. Он покачал головой; она была совершенно права: идиот, слепец и узколобый тупица… он тоже сыграл свою роль в этой трагедии. Ему следовало бы лучше следить за ней, вместо того чтобы, взбесившись, рвануть в Шамоникс. Он тоже был вовлечен в эту игру; с того самого момента, когда Канизиус так осторожно, в своем меховом пальто и до блеска начищенных ботинках, ступил на порог его кабинета в Амстердаме, он оказался накрепко привязанным к Жан-Клоду и Анн-Мари, и ему не было дано возможности отделиться от них. Анн-Мари почти удалось соблазнить его, только он-то этого не осознавал, и никогда он не управлял ситуацией, хотя и считал, что это так. Он был введен в какое-то подобие транса… его словно загипнотизировали.

Ему бы лучше поскорее выбраться из всего этого. Пребывание в этом доме усиливало в нем ощущение собственной несостоятельности. Он положил камень — оказывается, он снова держал его в ладони — на широкий подоконник, выключил свет и, выйдя из дома, захлопнул за собой дверь. Он предполагал, что наследницей Жан-Клода станет Анн-Мари, но ведь эта уйма денег была отписана ему его отцом… а старый Маршал был еще жив. Может ли кто-нибудь аннулировать акт завещания? Канизиус, несомненно, мог бы дать наилучший совет по этому поводу.