Юрий Курочкин - Тобольский узелок

«Но что кроется за этой симпатичностью? - размышлял Михеев, задавая ей первые анкетные вопросы,- У нее есть причины не питать особой любви к новому строю, она многое потеряла с крушением старого: надежды, мужа. Будет ли она искренней и правдивой, пожелает ли помочь делу?»

Но Клавдия Михайловна и в беседе производила приятное впечатление - ничего как будто не соврала, не умолчала даже о том, о чем теперь уж мало кто мог знать и что она, понятно, могла бы скрыть. Ну, хотя бы о трогательном прощании с Романовыми - кто бы мог это помнить? - сказала сама. На вопросы отвечала не то чтобы с охотой, но и без боязливых заминок и уверток.

Трудности начались, когда разговор подошел к вопросу о драгоценностях. Михеев почувствовал, как она внутренне насторожилась, стала отвечать медленно и скупо, словно взвешивая каждое слово. Без нужды часто доставала платочек из рукава платья и прикладывала его к кончику носа, словно подкрепляя себя запахом недорогих духов.

- Я знала, конечно, что у Романовых в Тобольске было много драгоценностей. Слышала, что их пытались спрятать, хотя отбирать их никто как будто не собирался.

- Кто выносил?

- Многие, вероятно. Гендрикова, Жильяр, камердинеры Чемодуров и Волков. Кажется, священник Владимиров… Но все это я могу сказать только с чужих слов.

- А муж ваш?

- Что вы, это исключено! Это было бы слишком рискованно - нарушение служебного долга.

- А кому передавали, где укрывали ценности - это., хотя бы с чужих слов, вы можете сказать?

- Могу,- понюхала платочек Кобылинская.- Вернее всего, в женский монастырь.

- И только?

- Я, право, не знаю…

- А мужу, например, Евгению Степановичу?

Клавдия Михайловна снова потянулась к платочку, опустив глаза.

- Возможно. Но я об этом не знала… Вам кажется это странным? Конечно, Евгений Степанович доверял мне, но, я думаю, просто не хотел впутывать меня, легкомысленную, по его мнению, женщину, в это тонкое и щекотливое дело.

Михеев был доволен - она говорила неправду, значит, именно здесь ей есть основания скрывать что-то более серьезное. Он молчал, сосредоточенно разгребая спичкой окурки в пепельнице. Молчала и Кобылинская, но ей, заметно, это было в тягость - она ждала вопросов, чтобы продолжить развивать свою версию.

- Вы мне не верите…- не вытерпела она.- А между тем это так. Могу даже сказать больше - я сама выносила и прятала кое-что по просьбе Романовых, а муле об этом не знал. Да, да, видите, как получается…

Михеев вопросительно поднял на нее глаза.

- Дело было так,- торопливо, словно боясь, что ее прервут, заговорила Кобылинская,- накануне отъезда последней партии Романовых, наследника и его сестер, Алексей дал мне коробочку. Обыкновенную жестянку из под мятных лепешек. В ней были монеты, золотые и серебряные-коронационные рубли, памятные монеты и медали, выпущенные к трехсотлетию дома Романовых. Я в этом мало разбираюсь, но Алексей сказал, что они редкие, дорого стоят, и просил меня сохранить их.

Она остановилась и посмотрела на Михеева, ожидая увидеть на его лице заинтересованность. Тот по-прежнему сосредоточенно ковырялся в пепельнице. Это словно обидело Кобылинскую.

- К его монетам,- продолжала она несколько разочарованно, тоном человека, который знает, что его не слушают, но вынужден говорить,- я приложила и свои, какие нашлись дома. И зарыла их. Мы жили тогда на Туляцкой улице, в доме Трусова, знаете - наискосок губернаторского дома. Во дворе, в палисаднике, против крайнего к воротам окна, росло дерево, кажется тополь. Вот под ним я и закопала коробочку. Когда вернулась из… Это было, позвольте… да, в двадцатом году, я искала ее, но не нашла. Должно быть, подсмотрел кто-то и выкопал.

Михеев продолжал молчать, и это явно нервировало Кобылинскую.

- И еще я помню,- повысила она голос, словно молчание Михеева объяснялось его глухотой,- как муж приносил домой пакет, в котором было две шашки и два кинжала. Они принадлежали, как объяснил мне Евгений Степанович, царю и наследнику. Сказал, что поступил приказ отобрать у них оружие, а оно дорогое, памятное, и его надо сохранить… Что же вы молчите, наконец?! - почти выкрикнула Клавдия Михайловна, не выдержав.- Вы не хотите мне верить?

- Клавдия Михайловна,- тихо сказал Михеев, глядя в ее порозовевшее от волнения лицо.- Я хочу получить правдивый и полный ответ на свой вопрос. Хранил ли ваш муж драгоценности Романовых и кому он их передал или… ну, словом, как поступил с ними?

- Я не знаю, я не знаю! - почти с отчаянием ответила Кобылинская, приложив руки к пылавшим щекам.- Поверьте же мне, я не знаю!

- Не спешите с ответом,- прервал ее Михеев, вставая.- Подумайте. Я не тороплю вас. Посидите в соседней комнате и подумайте. Это в ваших интересах.

Кобылинская покорно последовала за ним.

Час спустя ее снова привели в кабинет. Михеев был не один - у стены, противоположной той, где стоял стул Кобылинской, неподвижно сидела женщина лет шестидесяти в длинном старомодном жакете, мешковато висевшем на ее острых плечах.

- Вы знакомы? - спросил Михеев.

- Видались,- первой отозвалась женщина, бросив на Кобылинскую цепкий взгляд маленьких глаз, но даже не повернув головы в ее сторону.- Доводилось встречаться с Клавдией Михайловной. Только помнят ли они нас, мелкую сошку.

- Вы постарели, милочка,- натянуто улыбаясь, заметила Кобылинская.

- Какие уж есть,- обидчиво ощерилась женщина,- годы и вас не красят, матушка.

- Ну вот, я вижу, вы и вспомнили друг друга,- вмешался Михеев.- Анна Яковлевна Гусева и Клавдия Михайловна Битнер-Кобылинская. Так?

Женщины молча кивнули.

- Скажите, Анна Яковлевна, приходилось ли вам видеть у Кобылинских драгоценности бывшей царской семьи?

- Было дело, чего теперь скрывать,- ответила Гусева, прищурившись на Кобылинскую.- Евгений Степанович мне доверяли, от меня ему таиться незачем было, не такие тайны хранила. Пятнадцать ведь лет няней служила при царевнах…

- Ну и что? - вмешалась Кобылинская, обращаясь к Михееву.- Я тоже не отрицала этой возможности. Но при чем тут я? Что там у них было, я не знаю, не видела.

- А булавочки-то? - продолжала Гусева, все так же не меняя положения, словно тело ее окаменело, а живыми были лишь рот и глаза.- Помните, зашла я к вам, а вы с Евгением Степановичем булавочки перетираете. Шляпные булавочки, с каменьями самоцветными. Олины, Танины, Настины - наши булавочки-то. Мне ли их не знать.

- Может, вы запамятовали, дорогая? Вероятно, тут был один Евгений Степанович? Ведь так, не правда ли? - настаивала Кобылинская.

- Нет, не один. Правду сказать, увидев меня, вы в кухоньку вышли, молочко будто там у вас убежало. А булавочки на столике так и остались, уж при мне их Евгений Степанович в шкатулку сложил.