Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

— Откуда мне знать? А что думаете вы?

— Зачем ему понадобилось знакомиться с Уолтером?

— Может, он загорелся этим желанием, послушав его передачи?

— И еще. Он не получал никаких писем.

— Кто не получал?

— Сирл. За все время, что он был в Сэлкоте, он не получил ни одного письма.

— Может быть, клей на конвертах вызывает у него аллергию. Ну и потом, я слышал, что некоторые люди предпочитают, чтобы их письма копились в банке, откуда они их впоследствии и забирают.

— Дело не в этом. Ни один из известных американских банков, ни одно из агентств о нем не слышали. Кроме того, есть один пустячок, который привел меня в недоумение, никак не соразмерное своему истинному значению. Я хочу сказать, значению для этого дела. У Сирла был с собой жестяной сундучок с выдвижными ящиками, похожий на те, в которых держат набор красок, только размером значительно больше обычного. В нем лежали его фотографические принадлежности. Что-то из этого сундучка исчезло, что-то размером десять на три с половиной на четыре дюйма. Лежала эта вещь в нижнем ящике, более глубоком, чем верхний. Ни одна из принадлежащих Сирлу вещей не укладывается в сохранившейся впадине, и никто не может определить, что это могла быть за вещь.

— Что ж тут такого странного? Наверное, существуют сотни предметов, которые могли бы в ней уместиться.

— Что, например, сэр?

— Ну, так сразу я не могу сказать, но их должны быть десятки.

— В других его чемоданах оставалось много места, он мог бы уложить туда все, что душе угодно. Следовательно, это не предмет одежды или личного пользования. Какая бы вещь ни лежала в жестяном сундучке, она была положена специально туда, где никто, кроме него, не стал бы рыться.

Эти слова привлекли внимание Брайса.

— Теперь вещь эта исчезла. Никакого определенного значения для данного дела она не представляет. Возможно, вообще не имеет никакого значения. Просто некая странность, перестать думать о которой я тем не менее не могу.

— Как по-вашему, что ему понадобилось в Триммингсе? Хотел кого-то шантажировать? — наконец-то с интересом спросил Брайс.

— Не знаю. Я как-то не подумал о возможности шантажа.

— Что могло лежать в ящике такое, за что можно получить деньги? По размеру не письма. Может, документы? Сверток документов.

— Не знаю. Да, возможно. Против шантажа говорит то, что он производил впечатление богатого человека.

— Шантажисты, как правило, богаты.

— Все это так, но Сирл имел профессию, приносившую ему прекрасный доход. Только очень жадный человек мог позариться на что-то еще. А он не произвел на меня впечатления жадюги.

— Ну что вы, Грант, прямо как маленький. Сосредоточьтесь и вспомните шантажистов, с которыми вам приходилось иметь дело, — и, увидев, что попал в точку, сухо сказал: — Вот именно! — и продолжал: — Как по-вашему, кто в Триммингсе мог быть объектом шантажа? Может быть, у миссис Гарроуби было что-то в прошлом, как вы думаете?

— Возможно, — сказал Грант, пытаясь представить себе Эмму Гарроуби в этом новом свете. — Да, мне кажется, это вполне возможно.

— Что ж, значит, выбор не так уж велик. Не думаю, чтобы Лавиния Фитч когда-либо вела разгульный образ жизни.

Грант представил себе милую заботливую мисс Фитч, копну волос, из которой торчали карандаши, и улыбнулся.

— Так что, как видите, выбор действительно невелик. Я полагаю, что если он действительно намеревался кого-то шантажировать, то это могла быть только миссис Гарроуби. Значит, вы считаете, что причина убийства Сирла не имеет никакого отношения к Лиз Гарроуби, — и, поскольку Грант сразу не ответил, прибавил: — Вы ведь верите, что он был убит, разве нет?

— Нет!

— Нет?

— Я не верю, что он мертв.

Наступило молчание. Затем Брайс перегнулся через стол и, проявляя удивительную выдержку, сказал:

— Послушайте, Грант. Интуиция интуицией. И вам не возбраняется иметь некоторую долю ее, но, когда вы следуете ей, и только ей, — это уж слишком. Ради всего святого, сократитесь немного. Вчера вы целый день тралили реку, стараясь найти утопленника, а теперь имеете нахальство сказать мне, что, по-вашему мнению, он вовсе и не утонул. Куда ж, по-вашему, он девался? Ушел куда-то босиком? Или уковылял, притворяясь одноногим калекой, опираясь на костыли, которые наскоро смастерил из дубовых сучьев? Как по-вашему, куда он направился? На что он собирался жить? Честное слово, Грант, вам пора в отпуск. Почему, скажите мне, ну почему эта мысль взбрела вам в голову? Как мог вышколенный мозг детектива мгновенно переключиться с ясных, не имеющих иного толкования обстоятельств дела «пропал без вести, по всем данным утонул» на какую-то дикую фантазию, не имеющую к делу никакого отношения?

Грант молчал.

— Но послушайте, Грант. Я вовсе не с подковыркой говорю. Я действительно хочу знать. Почему, найдя в реке ботинок человека, вы могли решить, что он вовсе не утонул? Как же тогда ботинок очутился в реке?

— Если бы я это знал, сэр, мне не надо было бы ломать голову.

— У Сирла была с собой вторая пара ботинок?

— Нет, только те, что на нем.

— Один из которых вы нашли в реке?

— Да, сэр.

— И вы все-таки думаете, что он не утонул?

— Да.

Снова наступило молчание.

— Не знаю, что меня больше восхищает, Грант, ваше хладнокровие или ваше творческое воображение.

Грант ничего не ответил. А что можно было сказать на это? Он с горечью подумал, что и так сказал слишком много.

— Есть у вас какое-нибудь — пусть сумасбродное — предположение, как могло случиться, что он жив?

— Одно предположение у меня есть. Его могли похитить, а ботинок швырнуть в реку в доказательство того, что он утонул.

Брайс разглядывал его с подчеркнутой почтительностью.

— Вы ошиблись, определяя свое призвание, Грант. Вы прекрасный детектив, но как автор детективных романов вы сделали бы состояние.

— Вы потребовали от меня объяснения, сэр, и я предложил теорию, не идущую вразрез с фактами, — мягко сказал Грант. — Я же не говорю, что сам верю в нее.

Брайс несколько остыл:

— Вы достаете эти теории, как фокусник кроликов из шляпы. Теории на все вкусы и все размеры! Покупать необязательно! Подходите! Подходите! — он замолчал и некоторое время внимательно всматривался в невозмутимое лицо Гранта, потом медленно откинулся в кресле и улыбнулся: — Никогда по лицу не узнаешь, что вы думаете, черт бы вас подрал, — дружелюбно сказал он, шаря в кармане в поисках спичек. — Знаете, Грант, чему я в вас завидую? Вашему самообладанию. Сам я постоянно срываюсь с нарезок, то по одному поводу, то по другому, и в этом нет ничего хорошего, ни для меня и ни для кого другого. Жена говорит, это потому, что я не уверен в себе и боюсь, что не смогу настоять на своем. Она прослушала в Морли Колледже курс лекций по психологии — шесть всего, — и теперь человеческий мозг для нее открытая книга. Из всего этого вытекает, что за вашей всегдашней любезностью и уравновешенным характером кроется жуткая самоуверенность.