Николас Фрилинг - Сфера влияния

Я думаю, что он приехал в Кельн только в результате случайного стечения обстоятельств — ему нечаянно напомнили, что там проходит карнавал. Я думаю, что он увидел и увлекся юной девушкой, его пленила ее простота, честность, наивность, возможно, он решил, что всегда стремился именно к этому. Не знаю, что за дикая идея пришла ему в голову. Ведь он должен был знать, что ее обязательно станут искать и начнут их преследовать. Скорее всего, он не подумал об этом просто потому, что не хотел об этом думать. Он был очень утомлен для того, чтобы что-то планировать и заботиться о последствиях. Он хотел быть свободным. А его деньги давали ему эту иллюзию свободы. Эта девушка невольно только подхлестнула его. Он попробовал практически все удовольствия, которые только может попробовать человек, но все они казались ему мелкими. Он был словно король страны дождя.

— Что-что? — не поняла Анн-Мари, да и как она могла понять?

Ван дер Вальк взял томик Бодлера, который нашел утром, — он так и лежал на столе — криминальная бригада мистера Воллека не видела ничего подозрительного в томике Бодлера.

— Конечно. Здесь. Поэма. Он читал это, он знал это, ему нравился Бодлер; у них было много общего. Большой талант, большая чувствительность и больная совесть. Бодлер всегда стонал о том, что ему патологически не везет, но на самом деле ему это нравилось. Он получал удовольствие от угрызений совести и от чувства, что он страдалец и раб своей судьбы. Жан-Клод понимал его и симпатизировал ему. Здесь — читайте поэму. Собаки и соколы, спортивные автомобили, и лыжи, и многое другое, что он так хорошо умел. Ждущие дамы в распутных костюмах — это вы, моя дорогая, да, я на самом деле так думаю, и ваши производящие огромное впечатление обнаженные скульптуры в ванной комнате. Люди, приходящие умирать под его балконом, мастер-алхимик, делающий порочное золото, — он прекрасно умел читать эти параллели. И зеленые воды Леты вместо крови, текущие по его жилам. Я думаю, что именно поэтому он сбежал со своей девочкой. Он хотел доказать, что в его жилах пока еще течет настоящая кровь.

Я не верю ни единому слову из всей этой вашей истории об автомобильном слаломе между деревьями. Все это слишком притянуто за уши. Я думаю, что вы на ходу придумали все это, чтобы убедить мня в том, что главный злодей в этой трагедии — Канизиус. Возможно, вам удалось даже убедить в этом самое себя. Что именно он подстроил смерть вашего мужа. Потому что я больше чем уверен, что спровоцировал его не кто иной, как вы.

Он резко замолчал; он слишком много сказал, ему хотелось ударить самого себя за свою болтливость. Он нарушил одно из главных правил полицейской процедуры, которое гласило, что следует избегать каких-либо персональных обвинений в ходе следствия. Уязвленный собственной бестактностью и тупостью, он теперь изо всех сил старался продемонстрировать, какой он сообразительный и умный парень, — ругал он себя на чем свет стоит. Н-да, ход коня оказался чрезвычайно неудачным; это была слишком наглая и самоуверенная вылазка в неизвестную страну. Как бы то ни было, игра коня не пошла. Ему следовало бы быть более внимательным и постепенным в своих действиях.

Она все еще молчала, только выжидающе смотрела на него своими блестящими глазами. Он взял один из камней и удивился, что тот оказался совсем не таким легким, как он думал. Его холодная гладкость приятно отозвалась в горячей влажной ладони.

С его стороны это было нечестно, несмотря на то что в сказанном могла быть доля правды. А может, он вообще не ошибался. Даже если он не сомневался в том, что ей было известно про этот дом и что она уже бывала в нем, он не смог бы этого доказать, и, что бы она ни сделала, в этом было не больше криминала, чем в поступках самого Жан-Клода. Они оба были жертвами довольно странной судьбы, которую они разделили, и это касалось только их.

— Мой муж мертв, — вдруг произнесла она, в ее холодном, спокойном голосе чувствовались нотки ненависти, — а вы сидите тут, довольный собой, и рассказываете мне о том, что в его смерти виновата только я. Постарайтесь спрятать внутри себя собственную тупость и невежество. Вы ровным счетом ничего не понимаете. Вы проявили свою слабость и узколобость, так же как и во всех других своих делах.

Других? Каких других, хотел бы он знать.

— Когда я в первый раз увидела вас в Амстердаме, я подумала, что у вас есть интеллигентность и ум и что вы способны чувствовать и понимать. Теперь я вижу, что вы точно такой же, как все остальные полицейские. Грубый, недалекий, твердолобый, с прямолинейными жалкими мыслишками. Убирайтесь с глаз моих. Отправляйтесь в Страсбург как хотите, хоть пешком. Я не собираюсь выслушивать такого дурака, как вы, старающегося оправдать себя за счет других.

Он сидел спокойно и с улыбкой смотрел на женщину. «Все это вздор, моя дорогая, но если тебе от этого легче — пожалуйста», — думал он.

Несколько секунд она стояла, с презрением глядя на него, потом резко развернулась и вышла из комнаты, гулко захлопнув за собой дверь. Он слышал ее торопливые шаги по лестнице, она остановилась прямо над его головой, в той злополучной комнате, где прогремели два смертельных выстрела. Ему было жаль ее, но он ничего не мог поделать; он был абсолютно бессилен на протяжении всей этой нелепой истории, поэтому он просто мысленно составлял подробный рапорт о случившемся. В Амстердаме его наверняка будут расспрашивать обо всем очень подробно. Читать его будет не так-то просто, но это и не важно; главное — там отражены факты. Хайнц Штоссель в Кельне должен выполнить более важную и изнурительную работу. С тех пор как произошло печальное событие, Маршалы более никого не заботили — главным предметом переживаний и скорби стала юная немецкая продавщица, которая была счастлива от того, что ей выпала возможность выступить на карнавале в замечательном костюме, в котором она выглядела красивейшей девушкой в мире. Маршал не оставил в этом мире незавершенных дел, возможно, именно это стало причиной того, что он застрелился? Возможно, он смог сделать это в припадке пессимизма. А она захотела уйти с ним, она предложила это, она даже требовала этого, и Маршал уступил ей. Для него было чрезвычайно важно, что она не захотела покинуть его.

А что касается Анн-Мари… Ему было слышно, как она спускалась по ступенькам к двери следующей комнаты, чтобы осмотреть ее и собрать печальные свидетельства измены, оставленные Жан-Клодом. Потом он услышал, как хлопнула другая дверь и стукнули уличные ворота. Ну-ну. С этим он ничего поделать не мог!

После всего этого его размышления оказались совершенно бесполезными, точно все звенья цепи событий, совокупность которых привела к кульминации — двойной смерти, — теперь не имели значения. Он сам был одним из звеньев этой цепи, и его действия послужили своего рода провокацией. Он ничего не понимал, ему просто не дали возможности что-либо понять, но это было слабым утешением — это мучило его. Он должен был понять тогда, в Инсбруке, но искрящийся снег на склонах гор, абсолютно свежий пьянящий воздух, скорость и красота юных лыжниц — все это настолько ошеломило его, что он потерял способность ясно соображать.