Анна Чиж-Литаш - В обличии человека

– Ты будешь рожать, но только рожать. Потом отдашь дитя. Я не буду растить его. Я тебе говорил, что не хочу.

Анна Константиновна замолчала и внимательно посмотрела на Александра Петровича и Настю, которые сидели, не двигаясь уже полчаса. Даже Бах, бегая по квартире и радостно облизывая всех присутствующих первые минуты, сейчас лежал в ногах хозяина и периодически поскуливал.

– В тот момент я почувствовала такую боль, что все побои мужа показались мне лишь поглаживаниями. Я знала, что, как он сказал, так и будет. И ничего не изменить.

Убедившись, что муж не изменит решения, Анна Константиновна решила бежать.

– Я снова собрала вещи. Ехать решила к троюродной сестре в Жлобин. Родители умерли, а из близких людей только она. Не знаю как, но он, наверное, почувствовал. Как только я вышла за порог, он вошел во двор.

В те минуты Анна Константиновна подумала, что сейчас он убьет ее. Но муж решил ограничиться побоями. На этот раз он бил не как обычно в живот, а по лицу.

– Наверное, пожалел ребенка, – сказала Анна Константиновна, – он не хотел его убивать… Просто не хотел растить.

Когда пришел срок рожать, Анна Константиновна снова завела разговор с мужем. Но он был непреклонен. В голове каждую секунду стремительно мелькали мысли “Что делать? Куда бежать?” Но бежать было некуда и не к кому.

– Я до последнего не могла принять мысль, что у меня заберут моего ребенка. Что я никогда не смогу подержать его на руках, петь ему песни, учить его ходить…

Несколько секунд Анна Константиновна, закрыв глаза и запрокинув голову назад, сидела неподвижно. Было видно, что женщина сдерживает слезы, стесняясь снова заплакать.

Встав с дивана, она подошла к окну и вдохнула свежего воздуха. В комнате стояла тишина. Спустя несколько минут она продолжила рассказ:

– После родов Дашеньку сразу забрали. Я даже не успела толком ее рассмотреть. Помню только ее маленькие ручки, тянувшиеся ко мне навстречу. Я отказалась от ребенка. Муж увидел дочь, но даже после этого он не изменил решение. Врачи еще долго уговаривали меня оставить ребенка, но я отказалась… Не знаю, как я пережила тот день. Думала, что умру. Но, Бог, наверное, простил меня, потому что знал, что я не виновата.

Анна Константиновна снова села на диван, сделав глоток воды, она пристально посмотрела на воду, как будто пытаясь увидеть там свое отражение.

– Спустя несколько лет я узнала, что Дашеньку удочерили. У меня подруга работала в детском доме, и она мне сразу же позвонила. Я хорошо помню тот день. Помню даже, во что была одета Екатерина Владимировна. Дорогое красное пальто, черный шарф, элегантно наброшенный на плечи и черные замшевые сапоги. В руках была маленькая сумочка с золотой пряжкой. Я раньше таких вещей и не видела. Она шла к машине. За руку она держала мою Дашеньку. Я долго думала, как поступить, понимая, что возможно это мой последний шанс…

В этот момент Бах поднялся с коврика и подошел к Анне Константиновне. Усевшись рядом, он положил голову ей на колени.

– Хороший пес, – нежно сказала она и почесала Баха за ухом.

Поскулив, Бах свернулся клубочком возле ее ног и закрыл глаза.

– Я подошла к ней, когда она садилась в машину. Она, наверное, тогда подумала, что я сумасшедшая. Я схватила ее за рукав и попросила поговорить со мной. Сначала она оттолкнула меня и села в машину, но, услышав, что Даша моя дочь, вернулась назад. Меня тогда, как прорвало. Я говорила без остановки, плакала, кричала, переходила на шепот и снова кричала. Екатерина Владимировна оказалась порядочной женщиной. Она внимательно выслушала меня, ни разу не перебив. Тогда, стоя на обочине шоссе, ведущего в город, мы обе понимали, что ничего нельзя изменить. Я просто хотела знать, что моя дочь будет в надежных руках, что ее будут любить. По-настоящему.

Анна Константиновна снова сделала глоток воды. Лицо женщины было бледным. Руки дрожали. Она все время робко приглаживала край затертой юбки. Как будто успокаивала себя.

– Екатерина Владимировна оказалась женщиной с большой и светлой душой. Достав из сумки листок бумаги, она начала что-то писать. Закончив, она протянула его мне. Там был адрес. Новый адрес моей Дашеньки. Она сказала, что я могу ей писать, и она обязательно ответит. Она сдержала свое слово.

– Так вот откуда все эти письма, – сказал Александр Петрович.

– Да. Мы переписывались пятнадцать лет. Пятнадцать долгих лет. Муж ничего не знал. Я хотела от него уйти, но он сказал, что убьет. А если сбегу, то найдет и убьет. Бежать мне было некуда, да и незачем. Жизнь казалось бессмысленной. Каждый день, ложась спать, я уже ждала, когда закончится следующий день. Жила лишь письмами. Фотографии Даши, которые мне присылала Екатерина Владимировна, я складывала в толстый пакет и закапывала во дворе за сараем. Каждый день я надеялась, что Бог услышит мои молитвы и накажет мужа за свой поступок. Так и случилось. Через пятнадцать лет он умер. Нелепая смерть. Попал под свой же комбайн. Пьяный был. С товарищами отмечали день зарплаты и уснули в поле. Друзья в сторонке легли, а он прямо под ковшом комбайна. С утра водитель завел машину и поехал. Говорят, что он даже ничего не почувствовал, так во сне и умер. Мне все равно было. Я даже не плакала, когда хоронила.

После этих слов Анна Константиновна даже изменилась в лице. Горечь и боль сменились на гнев и отвращение. Лицо исказилось в кривой улыбке.

– Я написала Екатерине Владимировне о смерти мужа. Тогда она и предложила мне работу домработницы. Невероятная женщина! Я могла не только уехать от воспоминаний и устроится на работу, но самое главное, она разрешила мне быть рядом с дочерью. Единственным условием было молчание. Даша ничего не должна была знать о моем существовании. Просто Анна Константиновна Бобко. Просто домработница. Я согласилась, не раздумывая. Тот день стал самым счастливым за всю мою жизнь… Я, наконец-то, обрела смысл просыпаться с утра и ложиться вечером в ожидании нового счастливого дня. Если бы мне сейчас сказали подождать еще десять лет хотя бы ради одной встречи, я бы согласилась.

Закончив рассказ, Анна Константиновна посмотрела на Александра Петровича, который все это время сидел, не двигаясь, на краешке стола.

– Я не причастна к смерти Ильи Николаевича. Я ему была благодарна и сама отдала бы за него жизнь. Не раздумывая.

– Я знаю. Я верю вам.

– Александр Петрович, я могу вам одно сказать точно: тот, кто это сделал, жил под одной крышей с ним.

– Вы что-то знаете?

– Нет. Я просто чувствую. Поверьте мне.

– Я вам верю. Но мне нужны доказательства.

– Вы кого-нибудь конкретно подозреваете?

– Пока я не могу ничего сказать. Преждевременные выводы могут оказаться ошибочными. А я не могу этого допустить.