Юлия Михалева - Невидимые

— Мама в прислугах работала…

— У кого?

— У разных. У госпожи долго…

Ох, зря.

— У какой госпожи?

— Не помню. Мама все говорила: иду к госпоже.

— А потом?

— Вроде, к другим перешла.

— Почему?

— Не знаю.

Всклокоченный неприятно рассмеялся.

— Ну ладно. Хватит на сегодня. Отпускай.

Выйдя из участка, Ульяна опрометью бросилась домой. Сама не заметила, как преодолела дорогу, изрядно долгую.

Детей у порога заметила еще с пригорка — наверное, сразу же сбежали от Аксиньи-то. Но сперва не разглядела, что делают. Поняла, спустившись еще немного и приглядевшись. На завалинке сидел кто-то чужой, франтом одетый, а неразумные брат с сестрой что-то ему наперебой рассказывали.

К пятнице Алекс совсем поправился. Выжидать смысла нет. Тощий Макарка сказал, что легаши еще три дня назад накрыли гребаный театр. Все вверх тормашками подняли — но, разумеется, ничего не нашли. Откуда бы там чему взяться?

Самое время глянуть, что там теперь, а потом — в Старый город: найти Колесо да Медведя.

Но Алекс продолжал лежать на кровати и пускать в потолок кольца дыма.

Дурной Макарка с утра ушел к своему сыщику. Все уши проныл какой-то воровкой, о которой сплетни по городу собирал. Вот такие у них заботы: даже мелочь схватить — и то не по силам.

Но Макарку лучше держать при себе… Толк может выйти, если понадобится ищеек не туда завести, или что-нибудь у них выудить. Только хватит ли у него ума?

Мать и сестра Тощего тоже из дома подались. И младенца с собой забрали, вечно орущего.

Тишина. Можно и подумать. Гнев схлынул и уже не туманил разум.

Что-то неявное не давало покоя. В чем-то шкурой чувствовался подвох.

Алекс снова возвращался в тот день, когда в последний раз видел Маруську.

Она ныла весь вечер. Ничего особенного: если бы не пропала — и не вспомнил бы этих жалоб. Все на мозги капала, повторяла: "зря мы все затеяли, плохо кончится". Еще скулила из-за спектакля. Накануне даже ночью разбудила и принялась верещать: если все провалится, ей конец. Затем вышла на сцену, показывать какую-то французскую прошмандовку — тут ей умений хватало в самый раз. Алексу Маруськины кривляния давно надоели, так что смотрел не дольше пары минут. И, понятно, ничего особого не заметил. Тут-то она и пошла с Легким. Сговорились встретиться где-то позже, как сказала Надька. Значит, потом Легкий подал знак. И, когда на улицу вылез кто-то из зрителей, люди Легкого сделали вид, что ее увозят. Рискованно: выйди в тот момент сам Алекс, затея бы провалилась. Но Легкий всегда отличался отчаянностью.

Потом Маруська исчезла, но зато пришел Макарка. И Легкий признал, что передал сообщение со своими человеком. Однако Тощий рвал на себе рубаху — мол, в жизни не спускался в Старый город и никого оттуда не знал. И это после того, как добровольно сознался, что стучит на легавых. Почему бы и не признать, что его прислал Легкий?

А если не его, то кого тогда?

Нет, тут чего-то не хватало. Какой-то нити. И участие Макарки здесь только мешало. Лучше вообще пока отбросить его.

Итак, Маруську "украли" и сообщили о том — на случай, если Алекс сам вдруг не понял.

Легкий сказал: "верни мое". Но ему ничего не известно — они не виделись столько лет. Зато вот Маруська — она-то отлично знала, что, где и чье.

А потом вдруг легаши, не пойми с чего, накрыли театр. Алекс был уверен, что туда не ведут никакие следы. Предупреждение? "Либо послушай, либо расскажу и кое о чем другом"?

Так… Все ясно. Маруська снюхалась с Легким. Его люди ее утащили, чтобы она вышла сухой — да еще и получила то, что ее больше всего заботило. Театр? Это и есть то "мое", о котором твердил Легкий?

Хитра, сука. А он уж подумал — может, и вправду, с ней что там случилось.

Вернется частями? Ну-ну. Нашли кретина.

Замысел стал очевиден, и Алекс почувствовал себя куда лучше. Он глубоко вздохнул и потянулся.

Приятно отдохнуть, но пора и заняться делом. Маруська наверняка в Старом городе. Первым делом надо ее выловить. Припомнит еще, как каркала, что все закончится очень скверно. А уж после Алекс и с Легким потолкует. О том, что неправильно лезть не в свои дела, да еще и на пару с чужой бабой. Но не один, конечно.

Поднявшись, Алекс сдернул со спинки стула рубаху — оставили чистую вместо порезанной. Оделся. Рукава дошли до кончиков пальцев. Их можно закатать. Длина тоже подкачала — едва не до колен. Зато тесна так, что дышать невозможно: поди, ветхая ткань разойдется. Давно не приходилось носить подобную дрянь.

Почесывая отросшую щетину — прежде он брил бороду, как просила Маруська — Алекс глянул в узкое зеркало без рамы. Стекло пошло пузырями — уж такое Тощие не продадут.

За благородного ему не сойти.

— Хорош Лексейка!

Дверь шумно открылась. Громкое сопение и шмыганье. Макарка.

Через миг тот и сам вломился в узкую комнату. Бахнулся на кровать, рискуя сломать. Обхватил голову руками, заныл басом:

— Порешить меня хотят!

— Кто? Твой пес-ищейка, что ли?

— Все они! Все!

Тощий показал пальцем на свежие кровоподтеки.

— Сперва Червинский говорит — точно убьют. Вышел от него, так от Степки привет передали. А ведь Степка за друга мне был! А сказал — ни мне, ни моим не жить теперь. Как же так? Я ж ничего не сделал!

— Но он прав — ты стучишь. Узнать про такое легко. Ты ведь дурак.

— Я про Степкино дело — вот те крест — никому. Ни душе!

— Никто не поверит.

— Ой-ей… Что же делать, Лексей?

— Думать. Сначала. Что бы тебе было за тот кошелек? Ничего. И после возни на заводе тоже. Выпустили же. Так что продался ты задаром.

Он шумно дышал и кивал.

— Уходить надо.

— Да куда я подамся? Без денег, да еще и с мамкой, сестрой и Петькой?

Алекс принялся обуваться.

— Передай своим бабам, — бросил на сундук почти пустой кошель.

Тот противиться не стал.

— Обещали, что придут за мной. А Червинский велел продолжать искать невидимых и за указаниями к нему ходить. В новое место теперь. Меня ведь газетчик узнал. Статью про меня писать хочет.

— Так тупо влезать в дерьмо еще надо уметь.

Макарка принялся грызть палец.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— Да ну?

Алекс повертел шеей, разминаясь.

— Скажи… А если я пойду — и с моста подамся? До моих все равно доберутся?

— Или уходи, или ищи того, кто вас сдал. Прямо сейчас. Найдешь — накажи. И веди к этому… как его там? Кто все затеял?

— Степан.

— Заставь перед ним признаться. А там уже видно будет, что делать.

Не оценил.

— Ищи, ищи… А как? Где?

— Откуда я знаю? Начинай с тех, с кем на дело ходил.

Нет, не справится. Это видно. Что ж — его печаль.

— Лексей! А можно теперь я к тебе подамся? Хоть на чуть-чуть! Не стесню, хоть в углу на полу устроюсь, — взмолился Тощий.