Юлия Михалева - Невидимые

Макар понятия не имел, кто такой Легкий, но сейчас был ему от души благодарен.

— Щукин? — снова повторил робко, но потом заорал во весь голос: — Щукин! Иди сюда сейчас же!

Через пару минут с другой стороны сцены показалось встревоженное лицо.

— Они уже ушли?

— Да. Ты знаешь, где Алекс?

— Да-да. У себя он. Сию минуту пошлем за ним!

Сплевывая по-прежнему стекавшую в горло кровь, Макар упал в кресло и приложился к недопитой бутылке.

Головная боль все не отпускала, несмотря на две принятых таблетки "аспирина".

Закрыв глаза, Бирюлев вновь оказался в гостиной перед учебниками, разложенными на кофейном столе.

— Тут слишком много. Не могу запомнить. Я в этом не смыслю, — с досадой захлопнул книгу.

Он был уверен, что не выдержит последний экзамен в гимназии. Точные науки и прежде, в куда меньших количествах, давались с трудом. Не лучше ли и вовсе отказаться от безнадежной попытки?

Отец поднял голову от толстенного каталога.

— Тебе просто нужно отвлечься. Перестань учить и займись другим. Ты знаешь достаточно. Когда настанет черед, все вспомнишь, — вместо ожидаемых нотаций, удивил он советом.

В тот раз Бирюлев с удовольствием подчинился, радуясь отдыху. А наутро сдал непосильный экзамен.

Однако время показало, что напутствие уместно и в других ситуациях.

Так не пора ли воспользоваться им прямо сейчас?

Бирюлев улыбнулся, вспомнив, как гордился отец, когда сын вручил ему аттестат. Но вскоре память повернула свои потоки в привычное русло.

Его не было рядом, когда мать умерла. Это случилось вечером в пятницу, а приходящая прислуга вернулась лишь в понедельник. Дом она закрыла, но Бирюлев смог бы выбраться, если бы захотел. Однако он, восьмилетний и перепуганный, о том не подумал. И провел те страшные дни наедине с остывшим телом.

Он лежал на полу в темном запертом доме, положив голову на колени матери. Закашлявшись, она упала — и больше не поднялась. Через приоткрытое окно слышалось пение вольных уличных птиц… в тот самый момент отец занимался нелепостями — непонятными, пугающими мертвыми идолами. На свои экспедиции он растратил и без того невеликое состояние, что осталось от деда — вместо того, чтобы нажить собственное.

— Если бы госпожа согласилась на лечение, мы бы смогли продлить ее дни, — скорбно заметил доктор.

Но она не сделала этого. До последнего держала в секрете, чтобы не обременять. Сын же был слишком мал: мать шутила о недомоганиях — вот он и не принимал их всерьез.

Муки совести, видимо, преследовали отца. Он бдительно следил за здоровьем ребенка.

— То, что ты до сих пор не болен — заслуга божья и вот этого средства, — приговаривал он дважды в день, лично вливая в рот с ложки прогорклый рыбий жир.

Прекратил лишь спустя много лет, когда окончательно убедился, что ростки болезни, сгубившей жену, не проросли.

К тому времени Бирюлев-младший уже превратился в юношу и осознал, что блестящее будущее ему не светит. С завистью глядя на одетых с иголочки однокашников, их холеных коней и нарядные экипажи, он испытывал к Бирюлеву-старшему — любителю древних могил — почти ненависть.

Ах, если бы выйти в свет — пусть не так просто, по праву рождения, как остальные, то хотя бы через карьеру! Однако отец снова подвел: имея множество знакомых, не составил протекцию.

— Я замолвлю словечко. Наберись терпения: мы что-нибудь тебе подберем, — уклончиво обещал он.

Но месяцы шли — а предложений не поступало.

Проклиная свою никчемную жизнь, Бирюлев стал писарем в земской управе.

И встретил Ирину.

Тайное желание, в котором и признаваться как-то неловко, сбылось неожиданно.

— Прошу, идем со мной, Бирюлев! Тетушка мила, но скучна до чрезвычайности! — взмолился, приложив руки к груди, бывший товарищ по гимназии.

В тот день они случайно встретились на улице, и пришли в гости вместе.

Там была и Ирина: кажется, хозяйка прежде водила дружбу с ее недавно умершей матерью.

Бирюлев бы не обратил на нее равным счетом никакого внимания, если бы приятель не шепнул:

— Завидная невеста! Ее отец — сам Свиридов!

Дочь заводовладельца, держащего в кармане весь город? Неслыханная возможность!

Ощутив на себе любопытный взгляд, Ирина приветливо улыбнулась.

— Отчего же не замужем с таким-то приданым? — допытывался Бирюлев у приятеля, едва они покинули дом. — Ведь, прямо сказать, не первой молодости цветок.

— Тут ты прав: сколько Свиридов за нее дает — и представить не под силу. Ведь Ирина для него, словно царевна. Двое сыновей — и она. Желающих хоть отбавляй, да больно переборчива, вот и засиделась.

— Кого же ей надо?

— Благородного, умного, красивого, поэтичного… В общем, романтического героя. А вот не водятся в наших краях такие.

О том, что у него должны иметься деньги и положение в обществе, сказано ничего не было.

Уже на следующий день юный — весьма решительный да отважный — Бирюлев, вооружившись томиков стихов Пушкина и отправив впереди себя букет, неприлично явился без приглашения в терем царевны.

Не прошло и трех месяцев, как Свиридов обо всем прознал. Бирюлев, как порядочный человек, просил руки его дочери — на которую и рассчитывал изначально. Однако получил в ответ лишь пощечину. Заводовладелец бесновался и решительно не соглашался дать добро — однако слезы влюбленной Ирины растопили сердце. Тесть смягчился и подарил молодым особняк, наотрез отказавшись пускать зятя в семейное дело.

Бирюлев-старший — даром, что разорился — пришел не в больший восторг.

— Георгий, ты — дворянин, а поступил бесчестнее продажной женщины. Попомни мои слова, сын: обязательно пожалеешь.

Отец не ошибся. Переступив порог дорогого особняка, Бирюлев превратился в комнатную собачку. Его кормили, холили, лелеяли. Им хвастались, показывая соседкам. Ему полагалось слепо следовать за хозяйкой.

Газета стала протестом. Он понимал, что не заработает себе свободу — но, приходя туда, не чувствовал себя собачонкой.

К счастью, Ирина оказалась мучительно ревнива. Ей мерещилось предательство даже в случайном взгляде. И потому, отправляясь в квартал красных фонарей, Бирюлев ощущал сладостное, мстительное удовольствие.

А потом, на очередном светском рауте Ирины, он встретил некрасивую, но веселую и крайне податливую супругу чиновника Рыбина. В тот же вечер они нашли общий язык в гостевой спальне. Едва ли не на глазах жены. Однако она позволила себя убедить в том, что ей показалось.

Ведь, как бы не ревновала Ирина — но что она могла сделать?

Ее намеки, ее унизительные высказывания — и болезненное, животное обожание.

Боль пульсировала в виске, спускаясь к глазу. Встав с постели, Бирюлев плеснул в бокал вина. Поднял с пола лист бумаги — помятый, с отпечатком ноги — самое то.