Юлия Михалева - Невидимые

Поднявшись, репортер прошлепал по голому — на время чистки залитого вином ковра — полу к столу и выдвинул ящик. Заметки Батурина он положил сверху… Но только теперь их там не было.

Шумно выдохнув, Бирюлев принялся судорожно перебирать бумаги, отбрасывая просмотренные на пол.

Не нашел.

Портфель? Вдруг он только собирался их выложить, представляя, как это сделает — но вместо того так и оставил там? Такое порой случалось. Где он? Ах, вот же, в углу за комодом.

Схватив портфель, репортер вывалил содержимое на кровать. Собственные заметки, наброски, письма в газету…

Ничего.

Сперва исчезла отцовская опись, а теперь — и записи Дмитрия.

И тут, разумеется, никакое не совпадение. Бирюлев давно отметил, что от пятнадцатого номера имелось, по меньшей мере, три ключа. Любопытно, сколькими можно открыть десятый?

Набросив купальный халат, в котором обычно ходил по комнате, Бирюлев, даже не обуваясь, вылетел на лестницу и побежал вниз.

— Кто был в моем номере?

— О чем вы, сударь? — изобразив удивление, прокряхтел Ферапонт. Тот самый, кто, без сомнения, знал о каждом шорохе в гостинице — и, конечно, о тайных встречах Червинского.

— Это тот господин, что приходит в пятнадцатый? Да? Отвечай!

Портье, скорбно глядя, качал головой.

Но положительный ответ и не требовался. Бирюлев уже и так все понял.

И желание добыть и осмотреть бумаги Батурина, не посвящая Бочинского. И пропавшую опись отца. И отрицание его убийства невидимыми. И пропажу доказательств. И секретные связи с театром. И нелепые байки про привидений! Червинский всерьез рассчитывал, будто Бирюлев отчаялся настолько, что готов поверить в сказку?

"А может, мы и есть — невидимые?"

Он не шутил?

Бирюлева охватило бессилие. Даже голова закружилась — он едва устоял на ногах.

Вскоре после рассвета, когда серость в хлеву при участке начала проясняться, дверь открылась, впустив страшного человека.

С непокрытой головы свисали грязные серые клочья — они чередовались с частыми проплешинами. Выступавший каплевидный лоб выдавался вперед, нависая над широко расставленными мелкими глазами. Нос — распухшая красная капля. И формой, и размером с мелкую картошину. Верхняя губа разделена надвое, являя раздвоенную челюсть и сгнившие остатки зубов. Вдобавок ко всему кожу изъела оспа.

Новый постоялец огляделся.

— Ээ?

— Ой!

Матрена его вспомнила. Метнулась к перегородке, принялась тарабанить.

— Позовите сыщика! Это он! Невидимка! Я его узнала!

Макар спал крепко. Не проснулся, когда мать завизжала — но сразу умолкла. Открыл глаза только после пары оплеух. И тут же услышал щелчок прямо над ухом. В висок уперлось нечто прохладное, и, кажется, липкое.

— Ну как? Нравится?

Толком не соображая со сна, что происходит, Макар обвел взглядом гримерную. Два незнакомца держали мать и сестру, зажимая им рты. Разбуженный Петька поднялся на ноги в сундуке и заголосил.

— Скажешь, что тебе мой брат сделал, а, падла? — полюбопытствовал третий, тот, что стоял сзади, за головой. Макар поднял глаза вверх, но его лица не увидел. Шевелиться же боязно.

— Что молчишь? Или что, один не такой храбрый?

Ствол отодвинулся от виска. Макар непроизвольно выдохнул.

Обойдя кушетку, третий — крепкий, светловолосый, и какой-то безликий — с миг внимательно смотрел на Макара, а потом одной рукой рывком сбросил его на пол. Пнул в голову раз, другой.

Это точно не сон.

— Как тебе, а?

Гость пнул еще раз, прямо в подбородок. И еще. Макар выплюнул зуб, кровь и закашлялся.

— Где Алекс?

— Не знаю.

И не знал. Да, у него где-то была нора, куда он порой отлучался. Макара с собой не звал, а спрашивать мыслей не возникало.

Его пнули опять, вновь раскроив сломанный Алексом нос.

— Ну, тварь… Легкий сказал, чтобы мы ничего тебе не делали. А то я бы уж отстрелил тебе кое-что, чтобы знал, как брата увечить. Вот какого ты ему палец отрезал, падла? Что, рыла не хватило?

Очередной удар пришелся мимо — Макар откатился и быстро встал, отплевываясь.

— Так он… жив?

Гость аж задохнулся.

— Вот так? Значит, был не должен? Ну вы, сука, и ублюдки.

— Не-не. Должен. В смысле — жив, — Макар, едва не заикаясь, поторопился рассеять недоразумение.

— Жив-то жив, но вот мать на него до сих пор смотреть не может. Доволен?

— Хорош, Хвощ. Мы сюда не за тем пришли. Легкий не хочет ссоры. Он сказал, чтобы Алекс взял то, что ищет, в его сером нижнем складу. Он знает, где. Пускай забирает, а потом приходит. Разговор есть.

Макар кивал на каждое слово, как китайский болванчик.

— Да, а еще он велел передать, что оба были не правы. Ясно?

— Да.

— Но ты ведь понимаешь, что, если бы не Легкий, мы бы сейчас достали тебя, гнида? — спросил тот, кто бил Макара. Не дожидаясь ответа, продолжил: — Алекс совсем с катушек поехал, да? Еще дальше, чем раньше?

— Не, все можно понять, но это уж вообще через край, — подтвердил тот, кто передал сообщение. — Надо же, мать твою, и башкой думать. Черт с ней, с его рожей, но рука? Ну вот какого ты это сотворил, Тощий? А?

Гости, оказывается, его и по имени знали.

Макар громко сопел. Не говорить же им, что это затея Алекса.

— Все. Уходим. Мы все сказали. Передай. А в другой раз думай. Мир-то тесен.

Они уже отпустили и мать, и Дашку. И тот, чьего брата Алекс поймал возле театра, кажется, чуть ли не только сейчас ее и заметил.

— О, кто же тут у нас? Жена?

Он подошел к ней — дрожавшей так, что бросалось в глаза, и вцепившейся зубами в ладонь, чтобы, видимо, не реветь в голос.

— Сестра, — ответил Макар.

— Пошли, Хвощ. Не делай ерунду. Легкий без того зол, — одернул второй.

Но тот уже достал из кармана нож. Макар зажмурился. Дашка вскрикнула.

— Это тебе на память, чтобы лучше думалось.

Они вышли, захлопнув за собой дверь. Но тот час же она отворилась снова:

— И никогда больше не твори такое дерьмо со своими, понял? — сказали напоследок.

Шаги стихли. Макар открыл глаза. Рядом рыдали все трое.

Подошел к сестре, зажавшей лицо ладонью, погладил по голове, поцеловал в макушку.

— Покажи…

Он ожидал снова увидеть нечто такое, от чего стук сердца будто замирает на миг. Но нет. Просто легкая царапина, почти у самого уха — не слишком заметно. Заживет без следа. Наверное, на месте гостя было непросто ограничиться подобной мелочью.

Макар покинул гримерную, ничего не ответив на полные ужаса взгляды.

— Ты чудовище! Зря я тебя родила! — крикнула мать вдогонку.

Ежась от окрика, Макар прошел в зал. Никого. Но уже день — да и в коридоре слышна возня.

— Щукин?

Вдруг прошедший визит представился отчетливо, в красках, дополняясь мыслями о том, что вообще могло бы произойти.