Константин Бушуев - Садовод

***

— Короче, я ему сразу сказал: в мокрухе участвовать не буду. Он же сначала хотел, чтобы бабку мы вместе замочили. А я отказался.

— А ты знал вообще, что за бабка такая, видел ее хоть раз?

— Нет.

— И Вова не говорил, зачем нужно ее убивать?

— Да не в бабке дело, а в квартире. Вова говорил, ему еще на зоне хорошую наколку дали, что вот типа живет древняя старуха совсем одна, и в хате у нее куча всякого антиквариата, как в Эрмитаже, и золотых цацек полная шкатулка. Вот он и решил квартиру грабануть… Мне половину предлагал. Но я на мокрое дело не подписался, — с гордостью повторил Кононенко.

— Да, молодец, герой, — с усмешкой сказал Волков. — У тебя просто кишка тонка оказалась, и ты подписался на другое. На то, чтобы привезти Вову к бабкиному дому и ждать его у соседнего подъезда. Чтобы ему, в случае чего, не пешком пришлось ноги уносить. Так ведь?

— Ну да, и че? — с вызовом спросил Коля. — Мы с вами условились, что я о мокрухе как бы ничего не знаю. Условились или нет?

— Да не суетись ты, условились. Давай дальше. Поделился с тобой Квашнин?

— Нечем делиться. Бабка в квартире не одна оказалась. Вова мне так сказал: когда он ее уже кончил, а было это в прихожей, из комнаты мужской голос раздался. Как будто кто-то старуху окликнул по имени. Вова к этому вообще не готов был, он же считал, что бабка одинокая. Короче, он выскочил за дверь, выбежал из подъезда, ко мне в машину прыгнул, и мы уехали. Вот и все.

— Мужской голос? — заинтересовался Сафронов. — А что конкретно спросили?

— Вова услышал такие слова: «Вера Ивановна, там у вас все нормально?» Вроде так.

— Но ты сам-то этих слов не слышал?

— Да вы что, опять меня проверяете?! Да как я их слышать мог, если я все время в тачке сидел? Я в квартиру вообще не поднимался, это все Квашнин сделал!

— Да не ори, успокойся. Где его найти?

— Вовку? Где он живет, я не знаю. Могу сотовый дать.

— На хрена мне сотовый? Ты если взялся помочь нам, так помогай, а то мы ведь можем об уговоре и забыть. Тебе что, Квашнин о себе ничего не рассказывал, ни у кого он живет, ни чем занимается?

— Он на Петровском кладбище работает. Могилы копает…

***

Двое одетых в грязные комбинезоны людей закончили работу. Тяжело и натужно дыша, Владимир Квашнин сплюнул в свежевырытую могилу, воткнул лопату во влажную землю, закурил сам и сунул сигарету напарнику. Закашлялся. Несмотря на внушительные габариты, тело его силой и выносливостью не отличалось. Еще бы, с его-то бурным прошлым! Все детство на улице прошло. Отцу с матерью он ни за каким бесом нужен не был. С двенадцати курил, с тринадцати пил, с пятнадцати планчиком баловался. Питался кое-как. В семнадцать подхватил от привокзальной шалавы какую-то венерическую гадость, с тех пор так она в нем и живет. Не до лечения. На зоне тоже не было доброхотов его лечить. Спасибо, что хоть кормили.

Настроение у Квашнина было отменное. Настолько же он бывал доволен в детстве, когда удавалось удачно стырить кусок копченой колбасы или бутылку пива в магазине самообслуживания. Став постарше, Володя начал промышлять мелким уличным разбоем: нападал на одиноких прохожих, угрожал ножом и пневматическим пистолетом, отбирал деньги, цацки и мобилу. После очередного гоп-стопа, обогатившись на пять–десять тысяч, он чувствовал эйфорию, и восторг, и сладостное предвкушение траты легких денег. А тратил он их быстро, стремясь моментально удовлетворить любую внезапно возникшую прихоть. Контролировать Володины прихоти было некому: родители пили по-черному, с сыном общались гораздо меньше, чем с собутыльниками. Школьным учителям он был как кость в горле, они только обрадовались, что после седьмого класса перестали видеть его в классе.

В семнадцать лет Володя Квашнин остался один. Отец его в пьяной драке зарезал кореша и поехал в места лишения свободы, хорошо знакомые ему с юных лет. Мать недолго горевала, уже через месяц притащила в их задрипанную коммуналку какого-то плюгавенького мужика, тоже не мыслившего жизни без алкоголя и давно лишившегося своей жилплощади. Вдвоем они и траванулись пойлом непонятного происхождения и были похоронены за казенный счет, так как у Володи не имелось ни стабильного дохода, ни вещей, которые можно было бы превратить в деньги. Да и желания оказать последние почести матери у него тоже не было.

Возможно, окажись на месте Володи другой человек, он бы сумел выкарабкаться и из такой ситуации. В конце концов, крохотной комнатенки на окраине Соликамска никто Квашнина не лишал, крыша над головой была. Наверное, можно было вернуться в школу и получить аттестат, можно было пойти в техническое училище, можно было устроиться грузчиком в продуктовый магазин, можно было выбить какую-то материальную помощь от государственных органов… И с планчиком тоже можно было завязать, и перестать совокупляться с шалавами. Но Володя был слаб. Потому-то ему и нравилось чувствовать свою силу, отнимая бабки и телефоны у припозднившихся прохожих. Удачное «дело» обеспечивало ему несколько дней веселой жизни, но потом опять наступало голодное время, и вновь Володя выходил на улицу с травматическим стволом. Короче, повторял криминальный путь своего отца.

В один прекрасный вечер ствол не помог. Невысокий, хорошо одетый мужичок, которого Квашнин принял за пьяного (легкая добыча!), внезапно протрезвел, как только увидел оружие в руках грабителя. Еще бы: отставной офицер, спецназовец, всю жизнь провел в горячих точках. Рыхлого и неуклюжего Володю он уложил на землю в два приема, профилактики ради отбив правую почку.

Со следователем парню не повезло, тот навесил на него аж четыре аналогичных эпизода. Все потерпевшие уверенно опознали в Квашнине ночного грабителя. Зато ему повезло с судьей: благообразная дама, явно готовившаяся уходить на заслуженный отдых, учла несовершеннолетний возраст подсудимого (восемнадцати-то ему еще не успело стукнуть) и назначила Володе три года колонии общего режима.

На втором году срока парень от нечего делать написал письмо отцу, коротавшему дни в другой зоне. Виктор Квашнин в переписку вступил на удивление охотно, словно желая восполнить недостаток общения с сыном. Наверное, никогда между ними не было более теплых отношений, чем во время отсидки. Отец подробно рассказывал Володе о своей молодости, о семье, о живых и мертвых родственниках. Тогда-то и зародились в голове молодого упыря туманные планы, как покончить со своим убогим существованием и зажить красивой жизнью.

Плоское лицо Володи расплылось в улыбке. Ждать недолго осталось. Все самое трудное уже сделано. Да и не шибко трудно было. Теперь главное, чтобы Колька, слизняк, никому случайно не проболтался. Может, отправить его вслед за бабкой? А то ведь может и оборзеть, бабки начнет вымогать за молчание. Или возьмут его менты на какой-нибудь наркоте, начнут раскручивать, он до кучи и про Вову расколется. Слизняки, они все такие.