Софи Ханна - Комната с белыми стенами

Венди снова зажимает ладонью рот.

– Но и на этот раз все окончилось плохо, – говорю я.

– Через двадцать пять минут после прививки у ребенка начались такие же судороги, что и у Марселлы, – говорит Венди и моргает, чтобы стряхнуть с ресниц слезы. – Затем на пару минут ему стало лучше, и мы взмолились: «О Господи! Сохрани ему жизнь!», однако спустя неделю мальчик умер. Мы с Рей знали, что было причиной смерти, но не сумели найти никого, кто бы нас поддержал. Я сообщила о смерти Натаниэля в АРЛСИМН – и вскоре после этого была уволена с работы. – После этих слов Венди горько усмехается. – Даже Ангус, и тот отказался признать, что смерть его обоих детей имеет вполне ясную причину, хотя и винит себя в том, что пошел на поводу у врачей и разрешил делать прививку обоим детям, зная, что в его семье были случаи аутоиммунных заболеваний.

– Вы наверняка в курсе, что Ангус бросил Рей, когда ее признали виновной в убийстве? – спрашивает Лэнс. Вопрос прозвучал скорее как утверждение. Я киваю.

– Разлад между ними начался задолго до того, как ей был вынесен приговор. Еще до того, как ей было предъявлено обвинение. Ангус был зол на жену и на Венди за то, что те настаивали на правде, которой он был не готов посмотреть в глаза. – Лэнс делает глоток кофе. – К тому моменту, когда к ним в дверь постучала полиция, они с Рей уже были на грани развода.

Я жду. Сначала вежливо, затем, после нескольких секунд тишины, делаю удивленное лицо. У Лэнса и Венди такой вид, будто все уже сказано.

– Ничего не понимаю, – говорю я на всякий случай. Вдруг они проверяют мою реакцию либо ждут, когда я обнаружу зияющую дыру в том, что они только что мне сказали. – Если у смерти обоих детей имелась некая возможная причина, пусть даже и не полностью доказанная, почему это не прозвучало в суде? Я просмотрела протоколы всех слушаний, но ничего не нашла.

– Мы пытались, – говорит Лэнс. – Венди была готова дать показания.

– Готова, еще как готова, – добавляет она, кивая.

– Но нам открытым текстом было велено молчать про возможную негативную реакцию детского организма на вакцину АКДС.

– Велено кем? – уточняю я.

– Всеми четырьмя свидетелями защиты, – улыбается Лэнс. – Это четыре всеми уважаемых эксперта, и каждый был готов заявить, что в обоих случаях смерти детей они не видят ничьего злого умысла, а летальный исход легко объясняется естественными причинами. Независимо от других каждый дал мне однозначно понять, что если адвокат обвинения хотя бы шепотом произнесет слово «тиомерсал», то мы получим грандиозный скандал. Мне это было ни к чему. Не хватало, чтобы присяжные услышали, как наши собственные свидетели называют нашу историю ложью. Вряд ли это помогло бы Рей.

Я отказываюсь верить собственным ушам. Я не хочу верить в чудовищные вещи, которые мне говорят.

– Но ведь…

Рей Хайнс угодила за решетку по обвинению в убийстве. И провела там четыре года …

– Да, – говорит Венди. – Мне самой было не по себе.

– Наверняка ведь были другие медицинские эксперты, которые…

– Боюсь, что нет, – хмурит брови Лэнс. – Я пытался найти, уж поверьте мне. Большинство врачей наотрез отказываются говорить об опасности вакцинации. Тот, кто рискнул открыть рот, вскоре видит, как его карьера летит под откос.

– Если вы выкроите пару лишних часов, чтобы провести их в «Гугле», вы узнаете, что стало с доктором Эндрю Уэйкфилдом и его коллегами, – говорит Венди.

Лэнс снова подается вперед и в упор смотрит на стол передо мной, где, по его мнению – я в этом не сомневаюсь, – должен лежать мой блокнот. Как будто иначе я забуду то, что только что услышала. Да я, пожалуй, даже в восемьдесят лет слово в слово процитирую все, что они сейчас говорят мне.

– Когда доктор Уэйкфилд осмелился предположить, что между вакциной КПК [11], регрессивным аутизмом и одним видом кишечного расстройства прослеживается возможная связь, которую неплохо бы изучить, многие из сильных мира сего сделали все для того, чтобы запятнать его имя и испортить ему карьеру. Его в буквальном смысле затравили, и он был вынужден уехать из страны, – добавляет Венди.

Все это весьма любопытно, но ведь я не снимаю документальный фильм про доктора Эндрю Уэйкфилда.

– Что такое тиомерсал? – уточняю я.

– Грубо говоря, ртуть, – отвечает Лэнс. – Один из самых сильнодействующих ядов, если вам вдруг захочется впрыснуть его себе в вену. Тиомерсал присутствовал в вакцине АКДС до две тысячи четвертого года, когда от его использования, наконец, отказались.

То есть он был в вакцине, введенной Марселле в 1998 году, и в той, что ввели Натаниэлю в 2002 году.

– Кстати, отказались от него отнюдь не потому, что это в высшей степени реактогенный нейротоксин. Нет-нет, что вы, это совершенно безопасная вещь. Такова официальная версия, которую вы услышите от любого врача. Тогда почему от него отказались? Просто взяли и отказались, по причине, не имеющей ничего общего с его опасностью для здоровья. – Венди говорит так быстро, что я едва поспеваю за ее словами. – То же самое с цельноклеточным коклюшем. Это буква К в названии вакцины. От него тоже отказались, Теперь коклюш представлен в ней бесклеточно и потому не так опасен. Вакцина против полиомиелита, которую капают малышу в рот одновременно с уколом АКДС, теперь содержит мертвый возбудитель, а не живой. Но попробуйте вырвать у кого-нибудь признание, что причиной всех этих новшеств была высокая реактогенность старых вакцин, как вы упретесь в бетонную стену.

– Ваш чай остывает, – говорит мне Лэнс.

Не вздумай взять чашку в руки . Я подавляю естественный импульс прислушаться к его совету.

– Я люблю холодный чай, – отвечаю я.

– С чего это вдруг такая резкая перемена тактики, хотелось бы знать? Я имею в виду «Бинари Стар»?

Я не понимаю, о чем он. Наверное, это заметно по моему лицу.

– Несколько месяцев назад я имел разговор с вашим коллегой Лори Натрассом и попытался поведать ему все, что рассказал сегодня вам. Он отказался меня выслушать.

– Лори сейчас работает на другую компанию. И если мне предстоит снять фильм про Рей, то я должна знать все.

– Приятно слышать, – говорит Лэнс. – Я нисколько не сомневаюсь, что вы отлично сделаете свое дело. Рей неплохо разбирается в людях. И была права, что не стала связывать с Натрассом. Он трус и берется только за громкие дела. Он потому и взялся снимать фильм про Джудит Даффи, что ничем при этом не рискует, ведь ее все ненавидят. Ему не столько хочется помочь Рей, сколько навредить Даффи. Он с самого начала дал понять, что не станет мараться о международный скандал, в котором замешаны правительства, фармакологические компании…

– Вы тоже не стали мараться, когда Рей угодила под суд, – говорю я. – Если Лори трус, то и вы тоже.