Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Она, улыбаясь, подошла к сетке, зажав ракетку под мышкой левой руки, и, протянув пареньку правую, поздравила его быстрым твердым пожатием. Улыбка была первым изменением выражения лица, которое я заметил. Она играла в теннис бесстрастно, как хороший игрок в покер, никаких женских гримасок отчаяния, когда перестало везти.

Они ушли с корта, и его заняли другие игроки, а я последовал за ними к столикам, стоящим в тени. Паренек отошел, по-видимому, принести ей что-нибудь выпить. Когда я подошел достаточно близко, она вопросительно поглядела на меня, и я заметил, что глаза у нее темно-голубые, а не карие, как предполагал.

— Я просто хотел сказать вам, миссис Уаттс, что было очень приятно наблюдать за вашей игрой.

— Спасибо. Год назад я Дэйва брала голыми руками. А еще через год мне у него и сета не выиграть. Мы знакомы?

— Фрэнк и Мэнди Хопсон устроили мне гостевую карточку. Я в этом городе ненадолго. Трэвис Макги, миссис Уаттс. С восточного побережья.

Паренек принес попить, кока-колу себе и холодный чай для Вив Уаттс. Она представила его: Дэйв Саблетт. Он, казалось, немного покривил душой, предлагая мне к ним присоединиться. Он относился к ней несколько ревниво, чего она, казалось, не замечала. Она все еще тяжело дышала, волосы были влажными от пота. Мы поболтали немного. Вскоре их пригласили сыграть в паре. Они были чемпионами клуба по парному теннису.

Я понаблюдал начало матча, и уже после двух подач стало ясно, что они без труда выиграют. Так что я вернулся в здание клуба посмотреть, если удастся, на вторую половину этого счастливого семейства с более близкого расстояния.

В субботних сумерках я взял бокал у стойки высокого буфета и выбрался из толчеи. Через несколько минут к тому месту, где я стоял, подошла Вив Уаттс. На ней было желтое летнее платье. Свежая губная помада. Поведение и выражение лица напряженные.

— Может быть, вы объясните мне, что здесь произошло, мистер Макги?

— Ничего особенного. Мне кажется, ваш муж повел себя несколько оскорбительно, и его партнер вышел из игры. Так что он пришел в ярость от невозможности отыграться. Никто не хотел играть с ним в паре. Это начинало мне напоминать спектакль, так что я… сел играть.

— Сколько вы проиграли?

— Не так много, чтобы из-за этого волноваться, миссис Уаттс. Когда выяснил, каковы ставки, то сказал, что для меня это слишком горячо. Три цента пункт — это убийство. Я сказал, что ставлю по полцента, а ваш муж заявил, что покроет разницу.

Она оглянулась со слегка расстроенным видом.

— Пять с половиной центов пункт. Боже мой!

— Он был совсем не в форме. То есть, конечно, это не значит, что он пропускал свою очередь или забывал заказать игру. Ничего подобного не было. Просто он был излишне оптимистичен.

— Сколько вы проиграли?

— Это не имеет значения.

— Я настаиваю.

— Двадцать один доллар. Но, в самом деле…

Она прикусила губу, открыла свою белую спортивную сумочку и порылась внутри. Я положил ладонь ей на запястье, задержав ее руку.

— Я в самом деле не возьму их.

Она сдалась, сказав:

— Мне бы действительно хотелось, чтобы вы их взяли. Он уехал домой?

— Нет. Расплатился, когда почувствовал себя немного нехорошо. Сейчас он на маленьком балкончике за комнатой для карт… Отдыхает.

Она нахмурилась.

— Наверное, мне лучше увезти его домой.

— Он выдохся. Так что там ему ничуть не хуже, верно?

Она смотрела куда-то в пустоту за моей спиной, взгляд потускнел.

— Просто он, кажется, начинает волн… — Она умолкла на полуслове, бросив на меня неловкий взгляд. Обозленный жизненными неудачами мужчина ставит свою привлекательную жену в странное положение. Все еще связанная с ним остатками уверенности и надежности, а также всем грузом воспоминаний о чувствах и теплоте, она не замечает собственной уязвимости и, что еще важнее, не задумывается о том, как могут расценить эту уязвимость другие мужчины, надеющиеся ею воспользоваться. Замечая повышенный интерес и выслушивая предположения со стороны друзей и соседей, что все ближе и ближе надвигается беда, она чувствует, что обязана быть более осторожной, так как это тоже своего рода верность. Ей хочется, чтобы, когда все закончится, не было оснований в чем-либо себя винить.

— Принести вам выпить? — спросил я.

— Будьте добры. Виски с содовой, пожалуйста. Не крепкое и побольше.

Вернувшись с бокалом, я заметил, что она беседует с юным Дэйвом Саблеттом, и с первого взгляда было ясно, что она от него отвязалась. Уходя, он оглянулся на меня, упрямый и возмущенный.

— Мистер Макги…

— Трэв.

— Хорошо, Трэв. Вам не кажется, что, если я попытаюсь сейчас отвезти его домой, он поднимет шум?

— Вполне может, Вивиан.

Она выглядела удивленной.

— Так странно слышать — Вивиан. Когда я была маленькой, меня звали Виви, а сейчас — Вив. Вивиан — только когда мама бывала по-настоящему сердита. Вивиан — это в официальных бумагах. Но ничего. Наверное, мне даже нравится, что кто-то меня так называет. Может быть, это напомнит, что пора бы уж вырасти.

— Это не мое дело, конечно. Но у него действительно что-то не так? Здоровье? Дела?

— Не знаю. Он просто… изменился.

— Недавно?

— Я даже не могу сказать, когда это началось. По крайней мере, уже год назад. Трэв, я просто не могу больше здесь оставаться и… быть спокойной, общительной и очаровательной, черт побери. Не подозревающей, что они смотрят на меня и говорят: «Бедная Вив». Он обещал, что в этот раз будет по-другому. Но если он отказывается идти домой… могло быть хуже.

— Я смогу увезти его без шума.

Она пожевала губу.

— Наверное, он вас лучше послушается. Но мне бы не хотелось портить вам вечер.

— Я пришел сюда только потому, что мне больше нечего было делать.

Она показала мне, как можно вывести его через боковую дверь к дальнему концу стоянки для машин. Солнце зашло. Гриль поблескивал вишнево-красным, мигали оранжевые язычки пламени на верхушке полинезийского пьедестала выносной кухни, из внешних громкоговорителей гремела музыка. Мы подогнали обе машины, и я поставил свою позади ее маленького белого «мерседеса» с вдавленными крыльями. Велел подождать и тронуться с места, когда усажу его к себе в машину, а я поеду следом за ней к их дому.

Вытряхнутый из объятий сна, Крейн Уаттс принялся хныкать и раздраженно скулить:

— Пустит-те меня! Бога ради! — Он сосредоточил на мне расплывающийся взгляд в стельку пьяного. — Вы партнер. Дешевый ублюдок по полцента, и пользы от вас ни черта не было. Мне нужен был разумный человек, партнер как-вас-там. Дайте мне кого-нибудь получше этого паяца, и я возьму его к себе в пару.

— Крейн, вы едете домой.

— Да что ты гавкаешь? Ты мальчиком этой суки заделался? Пшел на фиг, самаритянин! Я остаюсь. Я буду веселиться!