Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Угнездившись на большой желтой кушетке в салоне и выключив свет, я простил Мейеру все его подначки. Ему свойственно сгущать краски. Временами, разумеется, я действительно чересчур близко сходился с клиентами, и если не можешь им помочь, то это надолго оставляет что-то вроде синяка. Но я уже бывал там, за гранью, и всегда возвращался обратно, так что мой билет прокомпостирован. И независимо от того, как я отношусь к этим жирным котам, занимающимся узаконенным воровством, я научился не давать им ни малейшего шанса проколоть загорелую кожу Макги. Это уже случалось достаточно много раз для того, чтобы осознать: несмотря на все чудеса современной медицины, больница — это место, где тебе делают больно, и потом, когда ты уже совсем готов, ты обливаешься ледяным потом и в глазах у тебя темнеет. Я понял, что у меня есть некоторые составные части, которые в случае чего никто не в силах заменить, и что в уютной могилке среди червей не останется ни единого шанса ни выступить на стороне наивных и обиженных, ни вырвать мясо из пасти жирного кота.

Скелет с косой не вызывает у Макги особой теплоты и симпатии. Кроме того, мне вполне хватило бы на ленивую беззаботную жизнь в течение нескольких месяцев, чтобы плавать на яхте, нырять, весело проводить времечко с добрыми друзьями, развлекаться с веселыми хорошенькими пляжными кисками, хлопать комаров да подкалывать всех дураков, попадающихся на моем пути. А когда придется взяться за следующее выгодное дельце, это будет спасение кого-нибудь куда более беспомощного, чем наша евразийская Джейн Доу.

Но вот ножки у нее действительно фантастические.

Я рано принялся возиться на камбузе, оба гостя наверняка еще спали. Я даже удивился, когда появился Мейер. Он прошел по задней палубе и тихо постучал в запертую дверь салона. Я вышел и впустил его.

— Запираешь двери? А зачем?

— Затем же, зачем встал вчера вечером и закрыл на яхте все, что можно, после того как ты отрубился. Я вдруг подумал, не остался ли кто-нибудь на мосту — убедиться, что она не выплывет. Вряд ли, конечно. Но и запереться невелика работа.

— Мейер, а где ты был?

— Да так, утренняя разминка. Вид с моста. Три километра туда, три обратно. Нагулял аппетит для шести яиц на завтрак. Хотел проверить кое-какие догадки.

— А именно?

— Судя по звуку, они, похоже, уехали в сторону Майами. Я проверил следы шин. Они свернули на встречную полосу на мосту, чтобы избавиться от своего нежного груза. След от торможения. И потом те же следы там, где они газанули и встали на свою полосу. Они останавливались почти в самом конце моста, и в середине он основательно приподнят, так что с того места, где они остановились, нельзя увидеть дорогу сзади. Но с верхней точки подъема открывается отличный обзор километров на пять в южном направлении. А с того места, где они ее сбросили, видно километра на два вперед. У них были выключены фары, так что никто, кто ехал из Маратона, не мог их заметить, когда они встали не на ту полосу. Но им нужно было в этом убедиться. Поэтому я прошел дальше, метров двести к югу от моста, там достаточно места, чтобы припарковать машину и оглядеться. Шины примяли траву. — Он достал из кармана рубашки длинный окурок сигары, не менее семи сантиметров, в папиросной бумаге. Положил на свою огромную ладонь, потыкал толстым волосатым пальцем. — Помнишь, вчера около восьми был сильный дождь? Так вот, это под дождь не попало. Неплохая находка, а? Я его нашел там, у самых кустов, его выбросили из машины. Не думаю, что с шоссе его можно так далеко забросить. И потом, такой длинный обычно не выбрасывают. Только в том случае, если закуриваешь, чтобы успокоить нервишки, а потом кто-то говорит: «Поехали!» — и минуту спустя тебе придется перебрасывать девчонку через перила моста. Тогда и приходится выбросить хорошую сигару. Отличные зубы, Трэвис. Большие резцы. Сильно вдавленные отметины будут заметны и после того, как окурок высохнет. Так что, будь добр, уважь престарелого экономиста и спрячь его куда-нибудь в надежное местечко. Может, один из нас еще встретится с этим типом.

Он снова аккуратно завернул окурок и отдал мне.

— Что-нибудь еще, инспектор?

— Ах да. Прикинувшись ничего не ведающим туристом, я поинтересовался у старичка-прохожего насчет глубины. Всюду, кроме главного пролета, не больше метра при низкой воде. Исключение составляет лишь омут, где мы удили, там прилив устраивает настоящий водоворот. Метров пятнадцать в диаметре и пять — девять метров в глубину. Местные жители знают об этом и очень осторожно ведут периодическую подрубку столбов моста. Над главным пролетом парапет значительно выше, слишком высокий, чтобы перекидывать девушку. Так что либо человек с сигарой, либо тот парень, что запускал двигатель, либо третий, если таковой был, хорошо знает все эти обстоятельства. На самом деле, милый мой, там, внизу, может оказаться несколько бетонных блоков с пустыми петлями проволоки. Когда крабы и прочие твари, питающиеся падалью, объедают мясо, связки перетираются, и скелет распадается на отдельные части. Тонкие кости икр выпадают из петель, как только съедена ступня, но к тому времени, думаю, это уже все равно. Мы могли бы обнаружить целый юго-восточный склад лишних шлюх. Таковы фатальные последствия не одной темной ночи, а, мой мальчик? Ты только представь себе, последний медленный танец при погружении в ледяную пустоту и тьму, распущенные волосы плавают вокруг, и бессмысленные взмахи ручек, и медленно покачиваются от подводного течения холодные бедра, и…

— Мейер! Может, в восемь утра не стоит, а?

— Просто я страшно голоден, и это усиливает мое поэтическое воображение. Трэвис, приятель дорогой, тебе что, нехорошо?

— Да, стало как-то не по себе на минутку. Видишь ли, Мейер, я-то там был. Там черным-черно. И когда я запустил руку в волосы, чтобы поднять ее, у нее хватило сил дотянуться и обхватить руками мое запястье, мягко так, словно это делает больной ребенок. Не схвати она меня за руку, я бы не продержался там столько, сколько потребовалось, чтобы отвязать ее. Да, Мейер, там глубоко и темно. И не особо приятно.

— Я иногда впадаю в вульгарность. Извини. У нас еще осталась хотя бы одна сладкая луковка, чтобы покрошить в мою яичницу из шести яиц?

Мы допивали по второй чашке кофе, когда услышали, как она включает воду наверху. Вскоре она появилась в дверях камбуза в черных брюках и белой блузке с кружевной отделкой. Мы сидели в кабинке при камбузе.

— Доброе утро, Мейер и Макги, — сказала она. — Если здесь, на яхте, действительно нет другой женщины, то один из вас — просто золото, что постирал белье.

— Всегда к вашим услугам, мисс Доу, — объявил Мейер.