Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

— Нет, Ванжи, спасибо. А в каком деле ты участвовала?

— Если не знаешь, здоровее будешь. Что мне следовало бы сделать, так это настучать на всю компанию. Но это будет ужасно по отношению к двум другим девушкам, которых в это втянули, как меня в свое время. Мне кажется, они тоже рано или поздно сломаются. Да и, помимо всего прочего, законники бы так взбудоражились, что мне еще, чего доброго, не удалось бы и о себе договориться. Когда поднимаешь крышку с горшка с червями, они ведь повсюду расползаются, можешь мне поверить. Я вот о чем думаю: я не была блондинкой с тех пор, как мне семнадцать стукнуло и когда у меня волосы стали сечься и выпадать. У меня есть немного денег, чтобы это сделать. Если они, конечно, лапу не наложили. И еще можно операцию с носом сделать или что-нибудь с глазами, ну, что там делают, чтобы внешность изменить. И еще я слышала, что, если нужные контакты завести, можно потом в Австралии неплохо устроиться. Плохо то, что… у всех нервы сдают.

— Почему?

— Потому что появляется чувство, что все не ладится. Потому что если они меня схватят, то уж отыграются за то, что я их напугала, смывшись. Они еще заставят меня умолять о том, чтобы я снова оказалась там, внизу, под водой, прикрученной к булыжнику.

Появился Мейер и принес мне обычную одиннадцатичасовую бутылочку «Тьюборга». Она обернулась к нему и сказала:

— Вы обиделись, да?

— А должен?

— Наверное, должны были бы. Но со мной вот в чем дело, Мейер. Я пробыла некоторое время в исправительном доме, и мне приходилось там делать всю черную работу. Я поклялась, что никогда в жизни больше этим не займусь, даже если деньги для еды придется на горничную потратить.

Он обошел ее и облокотился на перила. Мы поговорили. Он вежливо спрашивал. Она наконец допила свой бокал, спустилась вниз и вернулась с новым, таким же полным и темным. Я подозревал, что ее нервозность по поводу своего будущего повышала болтливость в беседе со мной. А в начале второго бокала у нее еще больше язык развязался. Она стала пытаться в довольно явной форме шокировать Мейера, чтобы он не воспринимал ее так спокойно и дружелюбно, так что наговорила нам много, выдав кучу зацепок, иногда ложных. Но все равно, соединив все вместе, можно было восстановить последовательную и правдоподобную историю.

Когда она была еще ребенком, ее братья подорвались, играя на гавайском пляже. Выкопали что-то, от чего взлетели на воздух. После войны мать привезла шестилетнюю Ванжи в Штаты. Сама она приехала следом за морским офицером, обещавшим развестись со своей женой и жениться на ней. Офицер ее бросил. Мать устроилась официанткой и обзавелась брутального типа дружком. К тому времени, как Ванжи исполнилось десять, она стала совершенно неуправляемой. Когда ей пригрозили исправительным заведением для малолетних нарушителей, она, не поддаваясь запугиваниям, стала нарушать все правила столь бесстыдно, что они были просто вынуждены отослать ее туда. Когда она пробыла в этом заведении два года, грузовик размазал ее мать по стенке ресторана, где та работала. В тринадцать, выглядя на все восемнадцать, она соблазнила директора, проживавшего в исправительном доме по месту службы, и стала шантажировать его, требуя избавить от работы служанкой, предоставить особую пищу и прочие привилегии. Год спустя кто-то донес об этой ситуации в министерство юстиции штата, и директор, спасая собственную шкуру, вытащил ее оттуда и пристроил на работу девушкой по вызову в районе Вирджиния-Бич. Там из нее повыбили все бунтарские замашки. Она переходила с одной станции на другую и к двадцати четырем годам оказалась девушкой по вызову в Джэксонвилле, зарабатывая больше всех в округе. Два года назад ее втянули в опасную игру, которую она не захотела описывать.

Тогда она многое перенесла. Обстоятельства превратили ее в клубок нервов. Можно прослезиться, представляя себе гавайскую малышку, не понимающую, что же произошло с ее старшим братом, который носил ее раньше на плечах.

«Дутый флэш» шел на северо-восток в полуденном зное. Я снял рубашку и откинулся на спинку кресла, изредка поглядывая на знакомые отметины, положив ноги на штурвал и придерживая его большими пальцами. Спрятав лицо в тени огромной шляпы, мисс Ванжи все говорила своим густым контральто, а рядом преданный слушатель Мейер, опираясь на перила, поглядывал и подбадривал ее.

Она перескакивала с одного времени на другое, порой уходя в сторону фантазии и самообмана. Ее манера говорить менялась от имитации герцогской элегантности до клинической недоразвитости. Постепенно в повествовании заполнились все графы, как проявляется рисунок, когда гравер сделает десять тысяч крохотных углублений на ледяной тарелке. Наверно, какой-нибудь профессор социальной психологии отдал бы все свои шансы получить степень в обмен на полную запись этого бессвязного пересказа. Поначалу было довольно интересно. Мне кажется, любому нормальному человеку любопытно узнать о внутренней структуре организованной проституции, об опасностях, которых следует избегать, об откупах, о механизме поиска клиентов и способах вытягивания дополнительной платы, если удается хорошенько зацепиться.

Но со временем она стала повторяться и весьма наскучила. Слишком детальное описание мебели в апартаментах домов свиданий или гардероба девушки. Жизнь рабочего, роющего туннель под рекой, кажется увлекательной, пока не приходится выслушать подробное описание каждой лопаты гравия. И поэтому, когда Мейер отправился готовить обед, а она, решив, что, наверно, получила слишком большую дозу солнца, последовала за ним, воцарившаяся тишина была как нельзя кстати.

Я молча раздумывал, к какой категории ее отнести. Двенадцать лет подобной работы лишили ее какой бы то ни было надежды на спасение. И хотя я был крайне далек от нелепой мысли проявить сентиментальность или романтизировать шлюху, тем не менее я все же уважал определенную силу духа, которой обладала Ванжи. Она не разревелась перед лицом смерти. Она не шелохнулась и не издала ни звука, когда мы вынимали крючки у нее из ноги. Она рванула прочь от самого края смерти с потрясающей жизнестойкостью. Ее болтливость казалась лишь симптомом пережитого потрясения. Немного я знавал женщин, способных перемахнуть через такие ужасы.

Я почувствовал, что горжусь ею. Эта реакция была столь неестественной, что даже озадачивала. Я попытался докопаться до ее источника. Я вспомнил, как проговорил однажды всю ночь напролет с чертовски способным хирургом. В какой-то момент нашей ночной беседы он заговорил об одном из тех, кого отправил обратно сквозь Большие Ворота, когда и не имел права ожидать, что это получится.