Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Я знал, она понятия не имеет, что время от времени мы за ней наблюдаем, и попытался разобраться, благодаря чему ей удается танцевать именно так. Короткие шорты подчеркивали длину, грациозность и стройность ее ног. Она запахнула блузку так, что та чуть расходилась на груди, подчеркивая контуры. Но главное — это стройная талия, бока, бедра, ягодицы. Они казались налитыми и округлыми, но это впечатление создавалось лишь тем тонким слоем жира поверх сильных мускулов, что придает женщинам мягкость. Никакого вихляния, никаких седлообразных подушечек жира на бедрах, тугая талия, никаких складок на животе. Только ровный изгиб чуть ниже последних позвонков, ровная поверхность с двумя ямочками на здоровой плоти, а под ними круглые, твердые ягодицы, не плоские и не обвисшие. И потом эта упругость юного тела, придающая танцу какую-то своеобразную печаль, задумчивость, обращенность вовнутрь. Когда тело упруго, танец превращается в странную церемонию. Казалось, она исполняет какой-то ритуал торжественного предчувствия будущего, и было как-то жутко при мысли, что его аккуратно имитирует женщина, давным-давно утратившая всякую надежду на любовь.

Когда подошло время моего хода, я отметил, что Мейер не нарушил, как я ожидал, равновесия сил в центре доски. Он пошел слоном, усилив защиту. Я принялся изучать ситуацию, а он вышел и вернулся с тем, что называет своей маскировкой под туриста — огромным черным футляром с фотокамерами и их всевозможными принадлежностями. Поставил его на пол, нагнулся, запустил туда лапу и выбрал никоновскую камеру и средний телевик.

Подставил ладонь, чтобы выбрать ту же освещенность, что на ее лице, установил экспонометр. Потом установил выдержку и диафрагму, опустился на одно колено, наводя на нее объектив снизу. Музыка заглушала щелчки. Он выбрал новый угол зрения, снова и снова ловя ее в объектив, пока она, повернувшись в своем ритуальном танце, не заметила его и, замерев, не сказала:

— Ой, ну давай!

— Это чисто любительские, — объяснил он, стараясь перекричать музыку. — Мертвые рыбины, сломанные морские раковины, старые каменные стены и милые мордашки.

— Тогда вот что тебе нужно, Мейер, ради Бога, — сказала она. Потом откинула волосы, повернулась к нему в профиль, облизала губы, выгнула спину, положила руку на бедро и склонила голову, глаза полуприкрыты, губы разошлись на вдохе, стилизованно завлекающе посмотрела в объектив.

Так она продемонстрировала три позы, а Мейер их старательно отщелкал, хотя я и знал, что такого рода съемки его абсолютно не интересуют. Когда он, поблагодарив ее, убрал фотоаппарат, она подошла к приемнику, убавила звук и сказала:

— Я кучу раз позировала как модель. Может, вы меня даже видели в каком-нибудь журнале для девушек. Я только последние два года этим не занималась. У меня такое хорошее тело, мне большие бабки платили, чтобы сфотографировать, но, уж поверьте мне, эта работенка потруднее, чем кажется на первый взгляд. Это было здорово, чтобы деньжат подзаработать, когда нам передавали по секрету, что надо залечь на дно на недельку-другую. Ну и потом, это совсем другое дело, когда вешаешь лапшу на уши, будто ты модель и у тебя есть журналы и всякие там статьи. Они тогда лучше верят.

Мейер вернулся к шахматам. Она не стала увеличивать громкость, оставила как есть, пошла, нашла себе еще выпить и, вернувшись, уставилась на доску, где я как раз пошел на размен фигур, который должен был повлечь за собой большой обмен и освободить центральное поле.

— Может, — сказала она, — вместо этой дурацкой игры вы, ребята, одолжите мне для начала двадцатку и мы на троих в картишки перекинемся? По четверти цента, а?

— Может, потом как-нибудь, — сказал Мейер.

— Черт, я прошу прощения, — сказала Ванжи, снова прибавляя громкости, и вернулась к своим танцам, время от времени делая паузу, чтобы пригубить свой бокал.

В ту ночь мне опять приснился тот старый сон. Я спал на желтой кушетке в салоне, отключив кондиционеры, открыв окна и двери на «Флэше», чтобы легкая прохлада ночного бриза проникала в открытые люки до самой кормы.

Просыпаясь, я всегда вспоминаю, что мне это снилось уже много раз, но во сне все переживаешь заново. Я опять был в том полуразвалившемся сарае на склоне холма и, оперев ствол винтовки о деревянную раму, пытался расправиться с галлюцинациями, вызванными горячкой, чтобы окончательно не сойти с ума. Мне казалось, что эти люди приближаются по склону в полосах лунного света, и я палил в них, давая им тем самым возможность обнаружить себя и прикончить, а потом дождаться девушки, ушедшей за лекарствами, и убить ее тоже. Потом что-то коснулось моего плеча, и я понял, что окружен.

Когда сон сменился явью, я с трудом перевернулся со спины на бок, отполз от края кушетки, а рука сама выхватила маленький, безобидный и невесомый пистолет 38-го калибра. Я шумно откатился к стенке, где сгущались тени, быстро и молча протянул руку к выключателю. Я успел заметить тень, метнувшуюся от кушетки. Прищурившись, чтобы внезапно включенный свет не слепил глаза, я бросился ничком и нажал кнопку.

От меня пятилась Ванжи. Она уставилась на меня с открытым ртом, отводя глаза в сторону от неожиданно вспыхнувшей лампы, испуганно поглядывая на смертельное дуло. Я расслабился, перевел дух и временно убрал оружие в ящик стола.

— Спасательный бизнес! — сказала она со следами гнева в голосе. — Спасатель! Боже упаси!

Я зевнул.

— Я не собирался пугать тебя. Это ты меня напугала. Тут в округе есть люди, которые меня не слишком ценят.

Ванжи была голой, волосы спутаны со сна. Покачав головой, она снова подошла к кушетке. Соски выделялись большими, темными, почти красными пятнами, отчего сама по себе грудь казалась меньше, чем на самом деле. Ровный, мускулистый изгиб бедра. Глубокий, сильный скат живота, уходящий вниз, в густые волосы между бледными округлостями бедер.

Она села на кушетку и сказала:

— Бог ты мой, у меня аж колени трясутся. Только я к тебе прикоснулась, чтобы разбудить, как ты вдруг взлетаешь, как ракета какая-то.

Я наклонился над столом.

— Что ты хотела сделать?

С невольным раздражением испуганного человека она ответила:

— А что, тебе показалось, я хотела сделать? Может, я сюда прокралась в темноте, чтобы ты меня в шахматы играть поучил, а?

Она вздохнула и легко откинулась назад, расслабилась, поерзав и раздвинув ноги, положила руку под голову локтем вверх. Ее тело представляло собой зрелище весьма специфическое. Оно, казалось, было создано исключительно для земных функций. Так распускаются некоторые большие цветы и кажутся так явно предназначенными для этого процесса, что на них невозможно смотреть с чисто эстетической точки зрения.