Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

— Они становятся твоими родственниками, — сказал он. — Твоими детьми. Тебе хочется, чтобы все у них было хорошо, потому что они получили эту жизнь от тебя. И ты хочешь, чтобы они хорошо ею воспользовались. И когда они в дерьме копаются, растрачивая то, что дал им ты, чувствуешь себя несчастным. А когда они ее используют как надо, чувствуешь себя великолепно. Может, потому, что, для поддержания своеобразного баланса, они должны добиться того, чего достигли бы другие, те, которых ты потерял черт знает почему.

Я знал, что рисковал ради спасения человека, крепко цепляющегося за жизнь. И мне нужно было верить, что у нее хватит силы духа и твердости, чтобы выбраться.

В половине четвертого, после того как Ванжи ушла спать, ветер переменился и подул нам навстречу. Наверху у приборов стало так жарко, что я поставил Мейера к штурвалу, чтобы самому натянуть брезент для тента. Потом мы сели в тени поговорить о своей пассажирке, сойдясь на том, что ее болтливость была своего рода истерической реакцией.

— А еще, — сказал Мейер, — ей приходится повышать свой уровень в наших глазах. Она не может удержаться, чтобы не добавлять всякие там мелочи, но в целом это правда. Может, она и не хотела бы рассказывать о своей карьере. Может, хотела притвориться кем-нибудь другим. Но как бы это обернулось по прибытии в Майами? Сказать, что, как манекенщица, отправляется обратно в свое агентство? Обратно к мужу и детям? Обратно за свой секретарский стол? Не завышая свой уровень, она как бы просит помощи и совета, как ей уйти от мести этих людей, которые непременно совершат вторую попытку.

— Но она повышала его отнюдь не все время.

Я рассказал ему о той части разговора, которую он пропустил.

— Трэвис, она ходит кругами, постепенно приближаясь к истине. Мне кажется, ей хочется рассказать нам все и снять этот грех с души. Чем бы она там ни занималась последние два года, это заставляет ее чувствовать себя виноватой. Но перед ней стоит настоящая дилемма. Если она нам расскажет, мы можем настучать властям, и ее подружки пострадают вместе со всей компанией. Но даже если по-прежнему будем принимать все как есть, мне кажется, она все же соберется с духом, хотя бы из-за последней призрачной надежды, что мы сможем подсказать ей, что делать дальше.

— У тебя есть какие-нибудь догадки о том, чем она занималась? — спросил я.

Он с раздражением произнес:

— Ты ее слушал так же, как и я. Шантаж ее пугает. Не пугают ни конспирация, ни воровство, ни пагубные привычки, ни вымогательство, ни нанесение телесных повреждений. Остается, между прочим, не так уж и много.

— Но, по меньшей мере, это ее расстраивает.

— Конечно расстраивает, за два года это стало просто выводить ее из себя.

Мы сочли Тэрпонский залив удачной промежуточной стоянкой. Как раз на середине пути. И, после того как я вышел из восточной части пролива, сбросили огромный якорь на прекрасное дно и выключили двигатели. Она вышла, зевая и потягиваясь в закатных лучах, спросить, что, похоже, мы в каком-то озере и почему мы остановились, что, вылетело что-нибудь?

Я объяснил, что мы не хотим платить сверхурочные капитану за то, чтобы плыть всю ночь, а потому остановка на ночь — это вполне стандартная рабочая процедура.

Было совсем безветренно и страшно жарко. Я запустил большой добавочный генератор, и мы законопатили все окна и двери, включив кондиционеры на полную мощность. Угасающий день освещал салон оранжево-золотистым светом сквозь правый ряд окон. Я показал ей, как пользоваться музыкальной системой, и, когда ей не удалось выбрать ничего по душе из всех моих пластинок и записей, я включил радио, и она водила настройку туда-сюда, пока наконец не остановилась на какой-то голливудской станции, передающей, согласно терминологии Мейера, псалмы спаривающихся жуков. Она усилила басы и установила громкость на чуть-чуть меньший уровень, чем тот, что используют для пыток. Мой огромный усилитель посылал этот адский шум в укрепленные на стене стереоколонки, выдавая нам все частоты и полутона вплоть до верхнего диапазона, который человеческое ухо уже не в состоянии различить.

Я дал ей покопаться в широком сундуке. Она, конечно, оставила его открытым, разбросав все ненужное на полу вокруг, так же как она забывала пустой бокал в том месте, где допила, снятые вещи — на ковре, а открытую бутылку бурбона — на камбузе, раскидывала туалетные принадлежности, пачкала полотенца губной помадой и оставляла в раковине темные волосы. Абсолютно безразличная к соблюдению чистоты и порядка, она тратила все время, свободное от болтовни, еды и сна, на работу над своей внешностью. Она фантастически долго сидела перед зеркалом и пришла в восторг, обнаружив в большой «помойке» маникюрный наборчик, что дало ей возможность необыкновенно старательно обработать ногти на руках и ногах, аккуратно подпилив обломанные. Если бы каким-нибудь самым невероятным образом ей удалось остаться на борту надолго, мне бы пришлось строго ограничить расход воды для ее душа. Она могла исчерпать возможности даже баков пресной воды на «Дутом флэше», значительно превышавших стандартные размеры.

Покопавшись в «большой помойке», она появилась в обтягивающих коричневых шортах и оранжевой блузке без рукавов, которую не стала застегивать, а просто запахнула перед тем, как заправить в шорты, так что та очень привлекательно облегала бюст. Потом принялась танцевать босиком на ковре салона с недопитым бокалом все того же темного напитка в руках, извиваясь, переходя с места на место, периодически меняя направление. Мы с Мейером опустили доску откидного столика и сели друг против друга сыграть одну из тех партий в шахматы, в которых из-за обоюдной небрежности заставляли центральные клетки сложными комбинациями фигур, с постоянной угрозой шаха, так что каждый ход требовал долгого анализа. Пока он взвешивал варианты, я наблюдал за Ванжи. Она словно и не замечала, что на нее смотрят. Никакого выражения на лице, глаза полуприкрыты. Она двигалась и извивалась в такт музыке, не теряя чувства меры и контроля над собой. Я не мог с точностью определить, поглощена ли она музыкой или собственными мыслями. Почти все люди старше девятнадцати, пытающиеся повторить танцы современной молодежи, выглядят до неприличия вульгарно. И я ожидал, что Еванжелина не окажется исключением.

Но когда она наклоняла голову и черные крылья волос устремлялись вперед, в ритмичных наклонах верхней части тела из стороны в сторону, в мерном покачивании и поворотах бедер чувствовалась странная, почти юношеская невинность, при которой предельно сексуальные телодвижения становятся просто символическим напоминанием о сексе.