Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

— Может быть, — сказал я. — Я подумаю. Может, у меня появятся кое-какие мысли о том, как обеспечить себе определенную страховку. Уже начало пятого. Когда ты от него отделаешься?

На мгновение она позабыла о моем вопросе. Покачала головой.

— Как подумаешь об этом, просто мистика какая-то. Боже мой, чтобы он отдал меня в лапы Гриффу точно так, как я ему этих клиентов отдавала! Все, что ты говоришь, сходится. Нам, девицам, следовало сообразить. Только дело жареным запахнет, так нас первыми и уберут. Знаешь, а я буду скучать по этим девчонкам. Нам так весело бывало.

— Так во сколько?

— Ох, судя по его обычным достижениям в этой поездке, я думаю, он отрубится еще до одиннадцати. Может, даже до десяти.

— Шестая каюта, — сказал я. Потом постучал костяшками по столу. Два быстрых удара, пауза, и опять два быстрых. — Постучишь вот так.

Чисто теоретически интересно то, что по дороге от столика к входной двери она ухитрилась трижды настойчиво потереться о меня туго обтянутым тканью бедром, хотя ее вовсе не качало и не было никаких проблем с тем, чтобы удержать равновесие. С обычной своей практичностью она сменила хозяина.

И теперь дело лишь за тем, чтобы окончательно закрепить, зацементировать новые отношения единственным известным ей способом.

Вернувшись на борт в половине пятого, я проверил условленное место для почты и нашел там записку: «Дома».

Потом пошел на корму и спустился к Мейеру в каюту. Он открыл на мой стук.

— Добро пожаловать в каюту четвертого класса, — сказал он. Потом указал на туалетный столик. Я увидел куклу. Подошел и взял в руки. Он вырезал довольно неплохой цементный блок, который болтался на серебряном проводе сантиметра на три ниже коленок.

Кукла была обнажена. Любая другая просто казалось бы раздетой и голой. Но сделавший ее японский мастер, даже зная о том, что она будет зашита и заклеена в кимоно, отнесся с невероятным вниманием к каждой детали, изготовив скорее статуэтку, чем куклу. Даже пупок был типично азиатским, маленький пенек с вдавленной загогулиной.

— Ничего не мог с чертовыми волосами поделать, — объяснил Мейер. — Пришлось все срезать, подержать в горячей воде, распрямить, снова приклеить — я на берег за клеем сходил — и подровнять маникюрными ножницами.

— Прекрасная работа, Мейер. Просто безукоризненная.

— И после того, как я подвел ей брови черными чернилами, сходство заметно увеличилось.

— Она еще заставит нашего паренька изрядно подергаться.

— А как ты все провернул?

Он сел на койку. Я оседлал металлический стул, привинченный к полу перед столиком. Он был чудесным слушателем, издававшим восклицания от потрясения, удивления, страха, сожаления и одобрения, а также вздохи, ворчание и мычание всюду, где это было нужно.

— И вот я стою под портиком и вижу, как она шагает к Бей-стрит, зная, что она во всем чуть перебарщивает, один лишний поворот — и круг так завертится, что не удержишься. Регулировщик на своем помосте под зонтиком всех птиц с дерева свистком своим посдувал и весь транспорт в центре остановил, чтобы дать ей Ист-стрит перейти, а какой-то парнишка в панаме на старушку с горой пакетов налетел. На нее через плечо засмотрелся.

— Боже мой, Трэвис, ну просто фантастический расклад!

— Это лишь начало. Вот потом пошел расклад. Я с этого момента играл по тому, как она себя вела. Я и понятия не имел, сколько она проглотить может и что это для нее звучит правдоподобно. Когда не срабатывало, я опять створки раковины закрывал. Она из тех, кого дрянными штучками называют. Похлестче нашей Ванжи. И обманывает себя еще больше, чем это делала Ванжи. Она просто рвется поверить в то, что Терри ее кинет, потому что ее самое можно уговорить кинуть его. Чуть поубеждать — и она двоих за одну поездку пришила бы. Сначала помогла бы Терри сбросить очередного голубка за борт, а потом на блюдечке преподнесла бы его самого Гриффу.

— А как насчет того, чтобы держать ее на борту и искать возможность увезти ее с собой? Я на одном из этих поворотов споткнусь.

— Я тебе прямо сейчас дам инструкции, с помощью которых ты тут же влезешь обратно.

Он слушал сосредоточенно и, когда я закончил, безошибочно повторил всю последовательность действий. С таким работать — одно удовольствие.

— Но удастся ли тебе заставить ее это сделать? — спросил он.

— Ей этот выбор покажется вполне удачным.

Мы увидели ее за ужином. Торжественный вечер. Она вышла поздно, в одиночестве села за столик на двоих. На ней был темно-синий корсаж с поблескивающей металлической нитью, голубой кушак и белая юбка до колен, красиво колыхавшаяся при ходьбе. Я заметил, что, сделав заказ, она ищет меня глазами. Потом ее взгляд упал на меня, остановился, потом снова. Она смотрела так лишь мгновение, абсолютно невыразительно, потом чуть заметно кивнула.

Чуть позже я поднял голову и заметил толстого туриста, нагнувшегося над ее столиком, склонившегося к ней и что-то говорившего. Огни столовой вспыхивали яркими бликами на его потной и лысой голове. Она не обращала на него ни малейшего внимания. Он слегка покачивался и с пьяным видом продолжал настаивать. В конце концов она подняла голову, словно только что заметила его. Поманила его поближе. Положила руку на шею, пригнула к себе и что-то пошептала на ухо. Шептала она секунд десять. Он так и отшатнулся. Она спокойно наблюдала за ним. Он, пятясь, налетел на официанта, развернулся и пошел обратно к своему столу. Протопал совсем близко от нас. Побледневший, с открытым ртом. И в глазах у него было такое выражение, словно он только что на мгновение заглянул в ад и тут же обратился в веру.

Он сел, поковырялся в тарелке, а потом ушел.

Когда я в следующий раз поднял голову, ее уже не было.

Ровно в половине одиннадцатого она постучала в дверь, выходящую в коридор. Быстро вошла, бросила большую белую сумку и голубой пакет на кровать и бросилась ко мне в объятия, крепко обхватив руками за талию. Она дрожала — мне кажется, наполовину наигранно, наполовину всерьез. Она тесно прижималась и шептала:

— Милый, милый, милый. Теперь я спасена.

Я мягко разжал ее руки и отступил:

— Тебе не следовало забирать ничего из вещей.

— Но я знаю это. Я и не забирала! Не злись на свою Делли. Я теперь твоя , милый. Я просто купила кое-что из мелочей, всякую ерунду, только самое необходимое, милый, и еще этот пакет, чтобы сложить то, что не влезет в сумку. Она тоже новая. Он весь мой гардероб знает. Он такой. Он там все найдет, и сумочку мою, и документы, и все деньги, какие у меня остались. Он обнаружит, что единственное, что исчезнет, — это моя ночная рубашечка, и заметит, что она была для сна приготовлена. Она в голубом пакете, милый. Он увидит, что я даже то любимое платье не взяла, что с витрины купила, и поймет, как я была расстроена. Я даже свои милые часики сердечком на тумбочке оставила. И постель разворошила, словно заснуть пыталась. А записку я к подушке приколола. Написала, как ты велел, милый, что услышала по радио про Ди-Ди, и Тами и поняла, почему он так странно себя ведет. Дверь надо ключом закрывать, так что мне ее пришлось незапертой оставить. В общем, я сложила записку и приколола вот так. И написала, что не могу больше жить с сознанием того, что мы наделали. Ох, да у него никаких сомнений не возникнет! Так что вот я, здесь, вся твоя, без гроша, лишь с этой одежкой, в которой меня так не поймают. Я ее специально купила, чтобы самой на себя не походить. Видишь? Короткая зеленая юбочка, эта закрытая блузка, и чулочки совсем детские. Давай я тебе все вместе покажу. — Она бросилась к своей новой сумке, вытащила расческу и уселась перед зеркалом. Вытащила шпильки, распустила волосы и, кусая губы, расчесала густую светлую шевелюру. Потом сделала «конский хвост» чуть набок, так что он спускался на правое плечо. Обвела губы розовой помадой. Надела новые темные очки в шикарной оправе, встала и повернулась ко мне, улыбаясь в ожидании оценки.