Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Потребовалось немало времени, чтобы все это изложить. Она сопротивлялась, хотела сама сухой остаться, а я требовал список четырнадцати убитых. Она вспомнила лишь девятерых и к тому же не была уверена, что точно помнит и первые и вторые имена. Их общий с Терри доход она оценила примерно в восемьсот тысяч долларов.

Было уже начало третьего, когда она сказала, что устала.

— Солнышко, у меня уже рука не двигается, честное слово. Просто судорогой сводит.

— Отдохни, пока я все прочту.

Там было пятнадцать страниц, заполненных ее плохим почерком, все строчки правым концом уезжали вверх. Любому следователю хватило бы с лихвой. Вряд ли имело смысл вытягивать из нее еще какие-нибудь детали. Она была утомлена и эмоционально и физически.

— Хорошо, Дел. Еще совсем чуть-чуть, чтобы закончить. Готова? С новой строки: «Я не собираюсь ставить Анса в известность об этом письме. Я оставлю ему записку… о том, что покончила жизнь самоубийством. Точка. Я ее приколю к своей подушке… после того как он уйдет в бар… завтра вечером. Точка. Я рада, что написала… это письмо. Точка. Боже, помилуй мою душу. Точка». Подписывайся, Дел.

Я следил через ее плечо, как она выводит свое имя — Адель Витни. Потом поколебалась.

— Это было мое настоящее имя, когда я регистрировалась пару раз, как в Чикаго.

— Напиши и второе тоже.

Она написала: Джейн Адель Стассланд.

Потом выронила ручку, посадив на лист кляксу прямо под подписью. Встала, повернулась и бросилась ко мне в объятия. Глубоко зевнув, задрожала и прижалась лбом к моему подбородку.

— Я получу золотую звездочку, учитель?

— Из чистого золота, Джейн.

Она отвела голову.

— Пожалуйста, не называй меня так.

— Хорошо.

Она снова зевнула.

— Я выдохлась жутко, милый. Хочешь меня раздеть?

— Я думаю, нам обоим лучше отдохнуть. Завтра может быть трудный день.

В ее взгляде появилось холодное любопытство.

— Меня лишь в одном случае отвергали, приятель. Ты голубой или еще что-нибудь?

Я медленно сложил ее полное признание и засунул в конверт. Вдруг «Моника Д.» резко накренилась, словно провалившись вниз, и мы оба, потеряв равновесие, невольно сделали шаг навстречу друг другу, словно в начале импровизированного танца. Каюта затрещала, и я понял, что мы вышли в пролив, где попали в непогоду.

— Завтра я спрячу тебя в надежном месте в Лодердейле. И пройдет четыре-пять дней, пока страсти улягутся и я смогу поднять паруса. Так что у нас будет уйма времени познакомиться с тобой поближе, Дел.

Огромные зеленые глаза сузились, она склонила голову набок. Потом спокойно сказала:

— Конечно, — взяла сумочку и пакет, прошла в ванную и заперла за собой дверь.

Когда она снова ее открыла, я уже погасил свет в каюте. Сложил брюки, рубашку и ботинки на полу под кроватью, с обратной стороны от второй кровати; толстый, сложенный пополам конверт был засунут в задний карман, а ключ от каюты — в боковой. Я лежал в постели в одних трусах. Сквозь ресницы увидел ее, появившуюся на пороге. Длинные пышные волосы распущены, как у Алисы в Стране Чудес. На ней была та штука, которую она называла ночной рубашкой, — свободная, с кружевами на подоле, вороте и коротких рукавчиках, длиной чуть выше колен. Костюм утопленницы.

Щелкнул выключатель. В темноте все звуки «Моники Д.» казались громче: и плеск воды о покачивающийся борт, и почти незаметное ровное ворчание двигателя, и подрагивание входящей в резонанс переборки.

Что-то опустилось на угол моей постели, натягивая одеяло у ног. Маленькая рука нащупала мое колено и сжала.

Монотонные жалобы тонкого детского голосочка были слаще карамели. Массируя мне колено толстенькими пальчиками, она говорила:

— Это то же самое, что бросить меня одну. Это выглядит так, словно все это ложь и уловки, чтобы выманить у меня признание. Слова ничего не значат. Что я, по-твоему, чувствую? Боже мой, Трэвис! Я что, такая свинья безобразная, что ты ко мне прикоснуться не можешь? Они же меня убить собирались. Я совсем не чувствую себя в безопасности. Пожалуйста, милый, обними меня. Позанимайся со мной любовью. Тогда я буду на самом деле принадлежать тебе и нам обоим будет хорошо. Ну, пожалуйста!

Эго было похоже на Ванжи во всех смыслах, но она не обладала стальными нервами. Эту мне захотелось обнять. Наверно, любой когда-нибудь, рано или поздно, чувствует сильное влечение к чему-то столь сладкому и отвратительному, что гарантирует полную деградацию. Мне хотелось повалить ее и попасться в эту горячую и опытную ловушку, стоившую жизни четырнадцати мужчинам. И к тому же есть прекрасное рациональное объяснение. Это способ заставить ее доверять тебе, парень. Давай, вперед, убаюкай крошку. Это сократит твою жизнь лишь на девять минут. Ты уже взрослый. Женщина есть женщина есть женщина [13] Аллюзия на классическую фразу американской писательницы-модернистки Гертруды Стайн (1946–1974) «Роза есть роза есть роза», указывающей на непознаваемость и самоидентичность объекта. , и кто заметит разницу?

Ты заметишь, Макги. И запомнишь ее надолго.

Но ей требовался какой-нибудь жест. Ей нужно было как-то убедиться. Так что я сел, придвинулся к ней, обнял и прижал лицом к шее.

— Все будет хорошо, детка.

Она тяжело дышала и вздрагивала. Она вылезла из ночной рубашки, кожа американской модистки была нежной, как шепот, и необыкновенно горячей. Она крепко прижалась ко мне и сказала:

— Спеши, милый. Ах, Джи, я уже почти готова, я сейчас кончу.

— Нет, солнышко. Давай подождем и сделаем все как следует. У меня есть некоторые представления о том, что все должно быть в свое время и на своем месте, так будет гораздо лучше. Куда нам спешить? Вот сойдем с этого корабля, где одни нервы, спокойно скроемся и будем проводить целые дни в постели.

— Но ведь можно и то и это.

Я знал самый быстрый способ остудить мой пыл. Маленькие толстые губы вызывали у меня брезгливое отвращение. Так что я поцеловал ее достаточно долго и крепко, чтобы размазать их по зубам и чуть не сломать ей шею и ребра. Она запыхтела, словно маленькая топка, когда я ее отпустил, поднял с кровати, развернул и шлепнул сзади, изображая пистолетный выстрел.

— Эй! Ой!

— Иди к себе в кроватку, детка.

Она поворчала, но, оказавшись в своей постели, хихикнула:

— По крайней мере, я доказала, что ты не голубой, солнышко.

— Постарайся заснуть.

Я знал, что утомление от пережитого страха возьмет свое. И, дав ей достаточно, как мне казалось, времени, встал, быстро и молча оделся. Наклонившись над ней, я услышал медленное и глубокое посапывание, тихое, доносившееся из глубин сна. Я запер за собой дверь и ушел.

Мейер, потягиваясь, открыл мне дверь. В своей полосатой зелено-черно-оранжевой пижаме он напоминал циркового медведя. Зевая и вздыхая, он уселся к свету и прочел признание Дел. Он был так поглощен этим, что, казалось, не замечал моего присутствия. Закончив, он снова сложил его, сунул в конверт и положил во внутренний карман пиджака, висевшего в шкафу костюма.