Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Повернувшись ко мне, он нахмурился и сказал:

— Слишком абсурдно, Трэвис, упрощать ее действия, пытаясь выразить их в терминах морали. Злость. Бессердечие.

— Мейер, ради Бога!

— Можно найти гораздо более точный ответ в одной книге, написанной женщиной, имя которой я, к сожалению, в данный момент позабыл. А называется она, насколько я помню, «Я и не-Я». Это расширенная интерпретация одного из положений теории Юнга [14] Юнг К.-Г. (1875–1961) — швейцарский психолог и психиатр, основатель аналитической психологии. На протяжении нескольких лет был сотрудником Зигмунда Фрейда, но впоследствии разошелся с ним по ряду вопросов. Оказал значительное влияние на развитие литературы философии и культурологии XX века. .

— В это время суток?

— Она развивает концепцию о том, что пугающее ее огромное число людей мало задумывается о том, что другие человеческие существа живут реально. То есть полное отсутствие проникновения в их действия. Сами, конечно, они считают себя реально существующими, но им не хватает воображения, чтобы понять, что и другие люди реальны, точно так же и в том же смысле, что и они. Таким образом, хотя они и проходят через все необходимые социальные формальности и межличностные отношения, но другие люди скорее выступают для них в роли объектов, нежели реальных личностей. Все прочие люди — объекты, следовательно, отношение к ним как к объектам не связано ни с какой психической травмой. Эта парочка уничтожила четырнадцать объектов, а не четырнадцать братьев. Они чувствуют себя неловко не вследствие жалости или от сочувствия к мертвым объектам, а всего лишь из понимания, что общество плохо смотрит на подобные действия.

— Мейер, я прошу тебя!

— В определенном смысле им можно позавидовать, Трэвис, потому что, в отличие от тебя и меня, они не могут разглядеть, не могут представить. Мы можем и потому так страдаем от сочувствия. Мы сочувствуем такой дрянной женщине, как мисс Беллемер. Ты не можешь никак забыть, как выглядела шея этого Гриффа. Эта же парочка плывет по жизни безо всякого неудобства, причиненного столь тягостным багажом. Интересно, не правда ли, связать эту концепцию сознания с индивидуальными целями?

— Ты завершил?

— Устное изложение всегда помогает мне развивать подобные отношения.

— Мейер, как это прошло?

— А, мой маленький визит. Я туда проскользнул как истинный дух — провозвестник смерти. Через несколько минут я понял, что с тем же успехом мог и промаршировать туда в сопровождении духового оркестра и отряда барабанщиков. Тут мое сердце перестало стучать в диафрагму и встало на то место, где ему и следовало быть. Я выбрал более эффектное место для нашей куколки. Затычка в раковине, похоже, хорошо держится. Я ее оставил под водой, а раковина там, к счастью, очень глубокая. Она обладает неплохой плавучестью. Пористый камень впитал достаточно воды, чтобы удержать ее внизу. Она покачивается в такт движению корабля. Эффект жуткий. В рассветные часы пьяным часто приходится совершать небольшое путешествие в ванную. Я для парня даже свет в ванной оставил. Когда начинаешь приходить в себя с похмелья, мир кажется немного иллюзорным. Ему потребуется время, чтобы различить, где реальное, а где нереальное.

— Напоминай мне впредь не будить тебя в это время суток. Ты столь велеречив, что у меня уже голова раскалывается. Я хочу обратить твое внимание на то, где сейчас находятся деньги Поуэлла Дэниелса.

— На поясе у Терри. Ну и что?

— Если мы не хотим, чтобы он с их помощью успешно смылся, сниму-ка я лучше крылышки с его сандалий.

Он взглянул на часы.

— Уже начало пятого. Действие алкоголя снижается. У него было, по-видимому, часов семь. Не думаю, чтобы этот риск был оправдан, Трэвис. Он исключительно груб и силен. Почему бы его просто не оставить в одиночестве?

— Я хочу попытаться.

Умные глаза смотрели на меня изучающе.

— Я нахожу, что принуждение излишне. Твой обычный настрой подкисает и портится. Уж не потребовала ли, по своему обыкновению, маленькая хрюшка, чтобы ей заткнули дырочку?

— Отвяжись, Мейер.

— А, значит, охота за поясом выполняет роль епитимьи, нового подтверждения настоящей сущности Макги, символического соскребания пятна позора.

— Неужели ты действительно мог подумать, что я отхвачу себе кусочек этого?

— Мой милый мальчик, если бы я так думал, то не стал бы так нудно шутить на эту тему.

— Тогда знай, что я к этому вполне приблизился.

У него глаза округлились.

— Действительно?

— Похоже, я не так уж и разборчив, как считал раньше. Так что, в конце концов, может быть, и есть смысл в соскребании пятна.

— Желание — еще не поступок, если сделать исключение для защитников. Ты ему не последовал. А если и последовал, то она молода, воздушна, похотлива и, несомненно, весьма опытна. К тому же любые родители тебе скажут, что стоит только одеть ребенка во все лучшее и отправить играть, как он разыщет самую глубокую, грязную и вонючую лужу в городе и вываляется в ней, совершенно не задумываясь над взбучкой, ожидающей его дома. Есть что-то гипнотически сладостное в этой грязи.

Я усмехнулся:

— Сир, мне следует чаще беседовать с вами. Ладно. Что касается остальных твоих обязанностей, все в порядке?

— Абсолютно. И будь очень осторожен с этим типом.

Я влез по веревочной лестнице с кормы на лоджию и постоял у перил. Мы двигались навстречу северо-западному ветру. Корабль ворчал и пыхтел, прокладывая себе путь по черному и густому морю, оставляя вспененный зеленовато-белый флюоресцирующий след.

Я раздумывал, не пойти ли в каюту и не утяжелить ли немного карман спасительным стражем. Но тогда я рисковал разбудить ее. И к тому же не хотелось признавать, что существует хотя бы один-единственный шанс, что я не смогу справиться с сонным пьяницей, сколько бы слоев мускулов ни таскал он на себе под кожей.

Я неслышно прикрыл дверь каюты № 14 и долго стоял, выжидая, пока мои глаза привыкнут к слабому желтому мерцанию щели под дверью ванной.

В конце концов я стал различать очертания его длинной неподвижной фигуры на дальней кровати, смутные сгустки мебели, даже продолговатую записку, приколотую к подушке на пустой постели. Я приблизился к иллюминатору и раздвинул шторы, чтобы палубные фонари усилили внутреннее освещение. Оттуда я мог посмотреть на него сверху вниз, различая медленное, хриплое дыхание. Он лежал на левом боку, почти перевалившись на спину, обхватив руками подушку, согнутая правая нога упиралась коленом в живот.

Я подошел к нему сзади. Простыня укрывала его чуть выше талии. Я протянул правую руку за тело, двумя руками осторожно взялся за простыню и стал медленно снимать, пока не сложил пополам, сгиб пришелся ниже талии. Он спал в пижамной куртке. Я дотронулся до ее края и аккуратно закатал вверх. Вокруг тонкой талии «Мистера Атлета» темнела полоска пояса, сантиметра три толщиной. Было так темно, что не видно, как он застегивается. Судя по всему, обычная конструкция из плотной ткани с двумя ремешками и пряжками спереди, друг под другом.