Гарольд Роббинс - Чужак

Моррис и Берта Каин и их дочки Эстер и Ирен стали моей семьей в одночасье, поэтому то, что в наших отношениях иногда чувствовалась определенная неловкость, легко объяснимо. Семейные отношения, которые для большинства людей дело обычное, казались мне необычайно сложными. Я с трудом разбирался в многочисленных кузинах и кузенах, а высчитывание троюродных братьев и сестер и вовсе выбивало меня из колеи. Тем не менее мы неплохо общались.

Я выписался из больницы в конце сентября и сразу попал в другой мир. Дядя Моррис приехал за мной на маленьком «бьюике». Когда мы появились дома, я понял, что семья заранее готовилась к моему приезду и организовала нечто вроде маленького праздника: тетя Берта испекла пирог и пригласила кучу родственников, чтобы познакомить меня с ними. Когда гости разошлись, мне показали мою комнату. Раньше ее занимала Ирен, старшая из сестер, которая после моего приезда перебралась в комнату младшей сестры — Эстер или Эсси, как ее называли в семье. Все в моем новом доме дышало теплом и дружелюбием.

Я помню, как дядя Моррис показывал мне мою комнату. Девочек уже уложили спать, и он, в сопровождении тети Берты, подвел меня к двери, открыл ее и, сказав: «Это твоя комната, Фрэнки» — жестом пригласил меня войти. Я переступил порог, дядя и тетя последовали за мной. Я огляделся. Первое, что я заметил, была фотография молодой женщины в рамочке, стоявшая на комоде.

Тетя Берта увидела, что я смотрю на фотографию.

— Это твоя мама, — сказала она. — Это единственная ее фотография, которая у нас осталась. Я подумала, что тебе было бы приятно иметь ее.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Когда она была сделана, моей матери было лет девятнадцать. Ее волосы были зачесаны на уши и собраны сзади в пучок, как носили в те годы. Губы застыли в легкой улыбке, а в глазах светились веселые огоньки. У нее был круглый упрямый подбородок, который казался слишком сильным для таких женственных глаз и губ. Я несколько минут разглядывал фотографию.

— Ты очень похож на нее, Фрэнки, — сказал дядя Моррис. — У тебя точно такой, как у нее, цвет глаз и форма рта. — Он подошел к комоду, взял фотографию, затем опять поставил на место. — Хочешь, я расскажу тебе о ней? — спросил он меня. Я кивнул. — Ну, тогда раздевайся, а я буду рассказывать.

Тетя Берта открыла один из ящиков платяного шкафа и достала новую пижаму.

— Мы решили купить тебе кое-что из одежды, — сказала она и, улыбнувшись, протянула мне пижаму.

— Спасибо, — сказал я, испытывая некоторую неловкость. Мне еще предстояло научиться принимать подарки. Я стал расстегивать рубашку, а дядя Моррис начал свой рассказ.

— Ты можешь гордиться своей мамой, Фрэнки. Она была не такая, как все. Видишь ли, когда-то давно мы все жили в Чикаго. Там наши корни. Твоя мама была гордостью семьи. Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска. Фран была очень отзывчивой и деятельной. Она участвовала в движении суфражисток и мечтала о равноправии женщин. В семье считали ее странной, но гордились ею. В то время женщины не имели права голосовать наравне с мужчинами, как сегодня, и она часто выступала с речами по этому вопросу. Она была прекрасным бухгалтером, и однажды, а работала она тогда в крупном чикагском универмаге «Маршал Филдз», ей удалось найти ошибку в отчетной документации, которую допускали из месяца в месяц и которую никто до нее найти не мог. Примерно в это время я уехал в Нью-Йорк. Чуть позже у нее завязался роман с одним человеком. Она хотела выйти за него замуж, но мои отец и мать были против. Видишь ли, он не был евреем, а порядки в нашей семье были очень строгие. Короче говоря, она сбежала с ним. Я как-то получил от нее письмо, в котором она говорила, что навестит меня в Нью-Йорке. Это была последняя весточка от нее. Потом следы ее затерялись. Вскоре после этого умерла мама, и отец переехал ко мне в Нью-Йорк. Он ненадолго пережил свою жену. Он всегда говорил мне: «Если бы мы не были такими глупцами и позволили Файгель поступить так, как она хотела, мы бы сейчас были все вместе». Он ни минуты не был счастлив после того, как Фран покинула нас.

Дядя Моррис опять взял фото и стал рассматривать его.

— И все-таки это прошлое, — сказала тетя Берта. — А сейчас нужно думать о настоящем. Теперь все наши родные знают, что ты, Фрэнки, с нами, и они счастливы так же, как мы, что отныне ты живешь в нашей семье. Мы хотим, чтобы ты любил нас так же, как мы любим тебя.

Она взяла у дяди Морриса фотографию и поставила ее обратно на комод.

— Да, мэм, — ответил я, застегивая последнюю пуговицу на пижаме и кладя брюки на стул. Я сел на край кровати, снял башмаки и носки и нырнул в постель.

— Спокойной ночи, — сказали мне на прощанье дядя и тетя. А тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Они направились к двери, но прежде чем выключить свет, тетя Берта сказала:

— Фрэнки.

— Да, мэм?

— Не нужно говорить мне «мэм», зови меня тетя Берта. — С этими словами она выключила свет и вышла из комнаты.

«Да, тетя Берта», — шепотом сказал я и приложил руку к щеке. В том месте, где она поцеловала меня, еще чувствовалось тепло ее губ. Засыпая, я видел освещенную лунным светом фотографию моей матери, и мне казалось, что она улыбается мне.

На следующий день я проснулся рано. В квартире стояла тишина. Казалось, все еще спят. Я встал с постели, подошел к комоду и взглянул на свои часы. Было полседьмого. Я подошел к окну и выглянул на улицу.

Утро только начиналось: солнце еще не взошло, и все вокруг был покрыто серой пеленой. Окна моей комнаты выходили ео двор между двумя домами. Сквозь открытое окно послышался звон будильника; кто-то варил свой утренний кофе, и его густой аромат приятно щекотал ноздри. Стены домов, выходивших во двор, были выкрашены светлой краской, вероятно, для того, чтобы лучше отражать свет. Я отошел от окна, надел брюки и направился в ванную комнату.

Умывшись, я вернулся в свою комнату и сел на кровать. Мне нужно было привыкнуть к новой обстановке. Всю жизнь я спал в комнате, где была куча других ребят. И иметь собственную спальню было для меня весьма непривычно. Мне не хватало шумной утренней возни и приютских шуток. Услышав шаги в холле, я встал и открыл дверь — это была моя тетя.

— Доброе утро, Фрэнки. Что ты так рано? — улыбнулась она.

— Я привык вставать рано, — ответил я.

— Ты уже умылся? — спросила она.

— Да, — сказал я. — И оделся.

— Тогда не сбегаешь ли ты в булочную? Нужно купить пару батонов, — попросила тетя. — Может, ты избавишь меня от этих хлопот.