Гарольд Роббинс - Чужак

Вторая сигарета потихоньку заканчивалась, я прикурил от нее третью и бросил бычок за ограждение. Мы наблюдали, как он летел и потом скрылся из поля зрения. Наконец, Жанет заговорила.

— Ты изменился, Фрэнки, очень изменился за этот год.

— Все мы изменились, — ответил я. — Мы уже не дети.

— Не в этом дело, Фрэнки, — медленно проговорила Жанет. — Иногда мне кажется, что я не знаю тебя — такой ты бываешь разный. Конечно же, я согласна, что все мы изменились — Джерри, Марти, я, — но ты, мне кажется, стал каким-то холодным, резким и эгоистичным. Ты не был таким раньше.

Тут я вспомнил, что то же самое говорила мне Рут. Я взглянул на Жанет:

— Я всегда был таким, — спокойно сказал я.

Мы опять замолчали и стали наблюдать, как небольшая лодка с трудом плывет против течения. Я швырнул сигарету. Мне больше не хотелось курить — во рту было противно от табака. В спину подул легкий ветерок: я почувствовал, как он обдувает мою голову. Я взглянул на Жанет: ее волосы, взлохмаченные ветром, закрыли ей лицо. Мне захотелось дотронуться до них — они всегда были такие мягкие и красивые.

Она взглянула на меня.

— Ты выглядишь, как мальчишка после незаслуженной трепки, — сказала она и попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось.

Я не ответил.

— Фрэнки, почему ты не приходишь ко мне больше?

«Вот она это и сказала! — подумал я. — Сколько же мужества понадобилось ей, чтобы задать этот вопрос…»

Я не знал, что ответить, и промычал что-то по поводу занятости.

— Ты ведь и раньше был занят, но находил время, — сказала она.

На этот раз я промычал что-то по поводу ее встреч с Джерри.

— Я стала встречаться с Джерри после того, как ты променял всех нас на другую компанию. А что ты хотел, чтобы я торчала дома, рыдала и ждала, когда ты вернешься? — Ее лицо напряглось и побледнело.

— Но, Жанет, — попытался возразить я, — раньше мы были детьми и не отдавали себе отчета в том, что говорили…

— Может быть, ты и не отдавал отчета… — Жанет заплакала, и ее слезы заблестели ослепительными бриллиантами в лучах проглядывавшего солнца. — А я говорила то, что думала. И еще я думала, что ты любишь меня. — Она закрыла лицо ладонями и наклонилась вперед, беззвучно плача.

К горлу подкатил комок, слова не шли. Я нервно оглянулся: слава Богу, вокруг никого не было!

— Но, Жанет! — я наклонился к ней и дотронулся до плеча.

Как же мне сказать ей, что мне ужасно жаль, что я не хотел сделать ей больно и что я чувствую себя полным дураком? Я вспомнил Еву, девушку из старшего класса, с которой встречался в последние недели, ее влажные, горячие поцелуи, и всякие штучки — как она умела одним взглядом или движением пообещать блаженство на земле, но взамен ничего не дать… Она всегда дразнила, только дразнила. Как же я мог сказать Жанет, что люблю ее девичью свежесть, простой, прямой и честный взгляд, тепло ее глаз? Как мне сказать, что я хочу ее и даже больше…

Она с раздражением убрала мою руку со своего плеча и крикнула:

— Уходи! Ты низкий, подлый человек. Я ненавижу, ненавижу тебя!

Она вскочила и побежала к школе, прижав к лицу маленький платочек. Я собрался было последовать за ней, но вспомнил, что нас могли увидеть из окон школы. Я опять сел и стал смотреть ей вслед.

Становилось холодно. Я посмотрел на реку и поежился. Со стороны школы донесся звонок. Я почти обрадовался, потому что мне нужно было идти на испанский язык. Я встал и пошел к школе.

На втором этаже я увидел Жанет, выходящую из туалета. Я подошел к ней.

— Жанет, — сказал я.

— Никогда больше не подходи ко мне, никогда! — сказала она низким холодным голосом.

— Хорошо, — так же холодно ответил я. — Если ты так хочешь.

Она пошла по коридору, и я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.

«Черт бы побрал эту школу, — подумал я. — Детские штучки».

Когда я вернулся домой, семья как раз собиралась обедать. Девочки уже вымыли руки. Ирен сидела за столом, а Эсси помогала матери у плиты.

— А вот и я, родственники, — объявил я.

— Я уже начала беспокоиться, Фрэнки, — сказала тетя. — Иди быстрей мой руки, мы собрались обедать без тебя.

Я удивленно посмотрел на нее, потому что почувствовал в ее голосе раздражение. Лицо ее казалось озабоченным, от чего мелкие морщинки обозначились сильнее.

— Вы же знаете, тетя Берта, — сказал я, пытаясь развеселить ее, — что я никогда не опаздываю к обеду.

Девочки прыснули.

— Это правда, мамочка, — сказала Эсси, — он никогда не опаздывает.

Я вышел в гостиную. Дядя сидел в кресле рядом с окном. Взгляд его был направлен в пустоту, руки нервно теребили подлокотники.

— Дядя Моррис, вы меня удивляете, не думал, что вы уже дома.

— Привет, Фрэнки, я пришел сегодня пораньше. — Он попытался улыбнуться, но это у него не слишком-то получилось. — Я устал.

Я пошел в ванную, вымыл руки, потом позвал его.

— Пойдемте обедать, все уже собрались.

— Я не хочу есть, — с трудом проговорил дядя.

Что-то произошло, я чувствовал в воздухе какое-то напряжение. Мне стало не по себе. Может быть, я сделал что-то не так? Вытерев руки, я отправился в кухню. Обед прошел в тишине, дядя Моррис так и не появился. После обеда я помог Эсси вымыть посуду: она ее мыла, а я вытирал и расставлял. Потом мы сидели в гостиной и слушали радио. В восемь часов девочки отправились спать. В половине десятого я сказал, что тоже иду спать. Я чувствовал, что дядя и тетя хотят поговорить и я им мешаю. Словом, этот вечер был тихим и мрачным. Обычно дядя Моррис смеялся, шутил, играл с дочерьми, но сегодня ничего этого не было. Когда девочки перед тем, как уйти, поцеловали его, он не поцеловал их в ответ. Я отправился к себе и начал раздеваться. Сквозь закрытую дверь до меня доносились приглушенные голоса дяди и тети. Некоторые слова можно было разобрать. Я вытянулся на кровати, положив руки под голову, и посмотрел в окно. День был длинный и утомительный. Я задремал, оглушенный непонятной депрессией, охватившей меня. И вдруг резко проснулся. За дверью по-прежнему слышались голосам тети и дяди. Я взглянул на часы, было около двух. Я прислушался.

Тетя тихонько плакала, дядя говорил:

— Беспокоиться, собственно, не о чем; ты же слышала, что сказал доктор. Несколько лет в Аризоне, и я буду в полном порядке. Мне повезло, что болезнь обнаружили в начальной стадии, она вполне излечима.

Тетя заговорила о детях. Я расслышал свое имя, но не понял смысл сказанного — что-то о том, что мне еще нет шестнадцати.

— Об этом тоже можешь не беспокоиться, — сказал дядя. — Там такие же прекрасные школы, как и здесь, и Фрэнки поедет с нами. Просто нам надо будет все им хорошенько объяснить. Я уверен, что они поймут. В конце концов, ему не хватает всего четыре месяца, и я думаю, они учтут это.