Гарольд Роббинс - Чужак

Она попыталась успокоиться, говоря себе, что он просто мальчишка и что Джулия понимает это. Рут вернулась в свою комнату вся в слезах, хотя сама не знала, почему плачет. По сути говоря, это был эмоциональный шок. Всю ночь она не сомкнула глаз, и на следующее утро встала усталая и разбитая, решив не вспоминать о Фрэнке.

После этого случая она постоянно ругала его, пускала шпильки в его адрес, смеялась над его оплошностями, старалась принизить его успехи. Интересно, знал ли Фрэнк, почему она делает это? Но однажды он поцеловал ее, и все ее представления о нем рассеялись словно по ветру. Она поняла, что он единственный, кому она будет принадлежать, что виной всему не ее детская впечатлительность, а серьезные, откровенные, взрослые чувства, требующие соответствующего выражения.

Прошло время, и случилось вот что. Тогда она только начала работать в больничном отделе Управления благотворительности. Ты ведь помнишь это, Джерри? Твой отец еще помог ей получить эту работу. Я как раз в то время проходил практику в центральной больнице Манхэттена и вернулся после дежурства около трех утра.

Первым делом мне бросился в глаза свет в гостиной. Заглянув туда, я обнаружил Рут, спящую в большом кресле. Чтобы не напугать ее, я тихонько потряс ее за плечо.

Она открыла глаза, и первые ее слова были:

— Я только что видела Фрэнка.

Я разинул рот и с видом идиота спросил:

— Фрэнк? Кто такой Фрэнк?

Думаю, она даже не услышала меня, потому что заговорила на бешеной скорости:

— Ты не узнал бы его, Марти, совсем не узнал бы. Он так изменился: волосы почти белые, выглядит усталым, одиноким, разбитым, а кроме того, он голоден. Он упал на улице, поэтому его и доставили в больницу. Доктор сказал, что он не ел несколько дней.

— Подожди минутку, девочка, — сказал я, — давай помедленнее. О ком ты говоришь?

Рут изумленно посмотрела на меня, удивляясь тому, что я не понял, о ком идет речь. Затем медленно произнесла:

— О Фрэнсисе Кейне.

Внезапно меня охватило такое же возбуждение, как и ее.

— Фрэнки! — закричал я, позабыв, что уже глубокая ночь. — Где ты видела его?

— Именно это я и пытаюсь объяснить тебе, — ответила Рут. — Я видела его сегодня вечером в больнице.

— Что он сказал? Он вспомнил тебя? — спросил я.

При этих словах она разразилась слезами.

— Нет, он сказал, что незнаком со мной. И даже после того, как я сказала ему, что люблю его, он отрицал, что он тот самый Фрэнк Кейн, которого я некогда знала.

Это было слишком. Я опустился на диван.

— Неужели? — спросил я, пораженный тем, что услышал.

Рут перестала плакать и посмотрела мне в глаза.

— Я сказала ему, что люблю его, напомнила, как он однажды поцеловал меня в школе и я поняла, что он совсем не такой, каким я его себе представляла. Но он ответил, что он совсем не тот парень. Тогда я сказала ему, что утром приведу тебя и ты тоже узнаешь его, что, может быть, у него провал памяти и поэтому он не узнает меня. Но в глубине души я поняла, что он лжет, что он все помнит. Просто он окружил себя высокой стеной, на которой повесил табличку с надписью «Не вторгаться», и не позволит никому приблизиться к себе, не допустит даже малейшей трещины в этой стене. И это окончательно убедило меня в том, что передо мной Фрэнк, потому что я вспомнила, что когда мы были подростками и я говорила ему что-нибудь обидное, его лицо становилось непроницаемым и между нами вырастала невидимая стена, и не было смысла пробиваться через эту стену. Никакие слова или действия не могли помочь в этом, попытки проникнуть через стену могли только причинить боль.

Некоторое время я молча смотрел на Рут. Многие вещи, касавшиеся ее, становились теперь ясными. Вот почему у нее никогда не было поклонников, вот почему она не вышла замуж. В то время ей было уже почти двадцать пять, я знал ее всю жизнь, видел почти каждый день, но только теперь начинал по-настоящему понимать. Да, это было даже забавно. Как мало мы знаем друг о друге, неудивительно поэтому, что прозрение наступает лишь когда проживешь с человеком бок о бок двадцать пять лет сряду. Наконец я заговорил.

— Мы поедем в больницу и попытаемся поговорить с ним.

Рут тихонько покачала головой.

— Бессмысленно. Его там уже не будет, я прочла это по его лицу.

— Тогда поедем сейчас, — сказал я, поднимаясь.

Она взяла меня за руки.

— Нет, Марти, мы никуда сейчас не поедем, — мягко сказала она. — Если мы сделаем это, он никогда не простит нам. Единственное, что у него всегда действительно было, так это гордость, и мы не вправе лишать его этого чувства. Сделав это, мы уже не вернем его, того Фрэнки, которого мы знали. Мы должны позволить ему самому справиться с ситуацией, как он делал это всегда.

— А как же ты? — спросил я.

— Я умею ждать, — просто ответила Рут, — а он должен получить этот шанс. — Она усадила меня рядом с собой в кресло и положила мою голову себе на плечо. Я слышал ее тихое, мягкое дыхание. — Пойми, — сказала она, — у него никогда не было возможности действительно быть молодым. Ему приходилось так много бороться, сталкиваясь с жестокостью мира. Он никогда не был юношей в буквальном смысле этого слова, из детства он сразу перепрыгнул во взрослую жизнь. Вот почему нам, подросткам, он казался старше, вот почему некоторым из нас он нравился, а некоторым нет. К нему не было половинчатого отношения — он либо нравился, либо нет. Но за всем этим скрывался маленький мальчик, который желал нравиться, желал, чтобы его кто-то любил.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— Но если он сейчас уйдет, то может никогда не вернуться.

Рут оглядела комнату поверх моей головы.

— Конечно, я могла бы воспользоваться этим случаем, но, — она улыбнулась, и мне показалось, что она знает что-то большее, — я верю, что он вернется. А когда он вернется, я выйду за него замуж и уберу с его лица и плотно сжатых губ следы одиночества. Я разобью стену, окружающую его, и построю новую, из любви, а не подозрительности.

— Но ведь это может быть не скоро, — сказал я.

Рут посмотрела на меня теплыми и чистыми глазами и сказала уверенно:

— Мы можем подождать. Мы молоды и можем подождать. А пока я буду помогать другим. В мире много детей, похожих на Фрэнка, слишком много детей, лишенных юности из-за нужды. Каждый ребенок заслуживает счастья, и мне хотелось бы помочь им обрести его.

— Значит, мы не поедем сейчас в больницу? — спросил я.

— Нет, Марти, не поедем. Пусть отдохнет, сколько сможет, он так нуждается в отдыхе.

Утром мы все-таки поехали в больницу, но, как Рут и ожидала, он исчез.

Прошло время, я закончил учебу и повесил на своих дверях вывеску врача. Вы поженились, и Джерри начал работать в окружной адвокатской конторе, Рут стала начальником детского отдела в Управлении благотворительности. Мы повзрослели, но повзрослели вместе, не теряя друг друга из вида. Я знал, где вы, а вы знали, чем я занимаюсь.