Александр Ярушкин - Рикошет

Ругаю себя последними словами за этот дурацкий визит. В животе становится холодно, будто стою на самом краешке плоской крыши девятиэтажки и смотрю вниз. Делаю попытку непринужденно улыбнуться.

— Чего ты здесь вынюхиваешь?! Чего тебе здесь надо?! — надвигается Трушников.

Сдерживая нервную дрожь, твердым голосом отчеканиваю:

— Сберегательную книжку Стуковой!

Глаза длинноволосого на секунду обретают осмысленное выражение, губы кривятся:

— Ишь ты ка-кая! Да я тебе!

Он заносит растопыренную пятерню.

Никогда прежде не могла даже представить, что у моего любимого может быть такое свирепое выражение лица.

В мгновение ока Толик обхватывает Трушникова, приподнимает его, яростно сдавливая бока. Но тот умудряется оттолкнуться ногой от стены, и они с грохотом валятся в угол.

Римма прижимается к подоконнику, коротко взвизгивает.

Когда спохватываюсь, Толик уже придавил противника к полу.

— Позовите кого-нибудь, в конце концов! — кричу на Римму.

Она всхлипывает:

— Да нет никого! Вдвоем мы…

Трушников, видимо, догадался, что допустил глупость. Он сдавленно и виновато сипит:

— Отпусти, не буду больше.

Разгоряченный схваткой, Толик неохотно отпускает его, встает. Поправив очки, он снова превращается в учителя истории с передовыми педагогическими взглядами. На лице читается желание провести воспитательную и душеспасительную беседу.

Сердито смотрю на Римму:

— В понедельник жду вас обоих к десяти часам. Надеюсь, адрес прокуратуры вам известен. Возьмите повестки.

Римма медлит, и я всовываю повестки в руку поднявшегося с пола Трушникова.

Просто умираю от хохота. Смотрю на Толика и хохочу. Пытаюсь сдержать смех, но добиваюсь совсем обратного результата: из глаз бегут слезы. Толик хмурится и этим доканывает меня. В изнеможении падаю на руль.

— Успокоилась?

Вытираю платочком глаза, виновато говорю:

— У тебя будет синяк.

Это известие пугает моего отважного рыцаря. Он сдергивает очки и, подслеповато щурясь, вытягивает шею к зеркальцу заднего вида. Принимается горестно созерцать багровую припухлость под глазом.

— О табуретку, наверное, шарахнулся, — расстроенно бормочет он. — Как же я теперь на уроках покажусь?

Чтобы снова не расхохотаться, стараюсь не рисовать в воображении сцену появления учителя истории перед классом. Говорю с самым серьезным видом:

— Скажешь, что на тренировке по джиу-джитсу заработал.

Толик недоверчиво склоняет голову:

— Думаешь, поверят?

Прозвучавшая в его голосе неподдельная надежда вызывает во мне материнскую нежность. Глажу Толика по щеке и приговариваю:

— Конечно, поверят…

После продолжительной паузы он водружает очки на переносицу, бурчит:

— Все равно завтра же расскажу твоей маме, чем ты занимаешься на работе.

— Еще не хватало! Она и так считает, что у меня сплошные рукопашные схватки.

— И правильно считает. Не женское это дело — преступников ловить.

С укором отстраняюсь:

— Опять за свое!.. Может, и ты, как Лев Толстой, думаешь, что основная функция женщины — воспроизведение человеческого рода и воспитание потомства?! Не заблуждайся! В нашей семье будет иначе. Рожать, разумеется, придется мне, тут уж я никуда не денусь. Но вот воспитывать детей будешь ты… У меня же нет педагогического образования.

Толик миролюбиво улыбается:

— Пойду еще раз Сергею позвоню.

Сережки дома нет. Это я понимаю, когда Толик выходит не крыльцо почты и огорченно разводит руками.

Решаем возвращаться в город.

Включаю дальний свет, и пустынное шоссе оживает.

В воздухе носятся мириады частичек вселенной. Мошкара стремительно набегает на лобовое стекло и растекается маленькими зеленовато-желтыми пятнышками, навевая безрадостные мысли о скоротечности жизни.

Как только въезжаем во двор, мой любимый встревоженно вглядывается в окна четвертого этажа. Те, что слева от угла дома, — темны.

Лампочка в подъезде перегорела, но света оказывается достаточно, чтобы разглядеть стоящих в обнимку молодых людей. Они так поглощены друг другом, что не сразу замечают внезапное вторжение.

Но дверная пружина холодна, бессердечна и скрипуче-зла.

Хлопок двери разрывает объятия влюбленных. Толик остолбеневает и уже готов открыть рот, однако я нежно и крепко беру его под руку и волоку вверх по лестнице.

В квартире Толик проходит на кухню. Слышно, как из крана бежит вода, как гремит крышка чайника, как чиркает спичка. Устраиваюсь в стареньком продавленном кресле, перелистываю внушительный альбом с цветными фотографиями образцов различных полезных ископаемых, поисками которых сейчас где-то на Байкале заняты родители Толика и Сережки.

Появляется Толик. Он печален, как статуя Командора, заставшая свою супругу в объятиях Дона Гуана.

— Совсем развинтился Сережка, — хмуро бросает он, слышит звонок и идет к двери.

Вбежав в комнату, Сережка падает в кресло:

— Пожрать что-нибудь есть?

— Сейчас будем пить чай, — сухо сообщает Толик.

— Годится, если с колбасой.

Минут пять Толик меряет комнату шагами, потом замирает над братом:

— С кем ты был?

Сережка задирает голову:

— Сильно интересно?

— В принципе нет… Но, надеюсь, старший брат имеет право знать, с кем ты дружишь?

— Она не из нашей школы, — отмахивается Сережка.

— Где ты с ней познакомился?

— На дискотеке в Доме культуры…

Этот простодушный ответ повергает Толика в отчаяние:

— Сергей!

— Че ты панику поднимаешь?! Нормальная девчонка. Сам, что ли, не целовался в десятом классе?!

— Я?! — опешивает старший брат. — Ты о чем говоришь?!

Сережка хмыкает, но я верю Толику и даже догадываюсь, какая фраза сейчас последует. Действительно, он назидательно воздевает указательный палец к потолку:

— Я учился!

— А я тоже целовалась в десятом классе, — совершенно непедагогично замечаю я.

— Ну вот, видишь! — обрадованный поддержкой, восклицает Сергей. — Не все же такие ненормальные, как ты.

Толик разворачивается на каблуках, демонстративно уходит на кухню. В его глазах читаю: «И ты, Брут…»

— Слушай, Ларка, а че это у него под глазом? — шепотом спрашивает Сережка.

— Резко затормозила, — говорю я и, выполняя функции старшего брата, наставительно укоряю: — Сережа, нельзя же так. Вы договорились, что ты в десять часов будешь дома. Мы звоним, никто не отвечает. Конечно, Толик забеспокоился.

Сережка вздыхает и идет за братом. С кухни раздается его занудный голос:

— Толь, ну че ты… Прости, а?.. Ну?..

Понедельник начинаю на автозаправочной станции. Досыта напаиваю бензином свою красавицу, прыгаю на сиденье и въезжаю в утреннюю толчею улиц.