Александр Ярушкин - Рикошет

Заведующая сберегательной кассой смотрит на меня, как мать на нетерпеливое дитя. С легким недовольством произносит:

— Что-то вы рановато пришли.

Смущенно улыбаюсь, но не ухожу, а продолжаю с мягкой настырностью занимать стул напротив заведующей.

— Ну что с вами поделаешь? — вздыхает она и нажимает клавишу селектора: — Мария Леонтьевна, я передавала вам запрос прокуратуры…

— Еще не все сберкассы проверили, — раздается оттуда.

— Что-нибудь есть? — спрашивает заведующая.

Затаив дыхание, жду ответа. Из селектора слышится шелест бумаги и невнятное бормотание. Потом прорезается голос неведомой мне Марии Леонтьевны:

— Есть. В Центральной сберкассе Новосибирского района. Вклад на предъявителя. Правда, сейчас счет закрыт.

— Когда сняты деньги? — шепчу я.

Заведующая кивает, повторяет мой вопрос в селектор.

— Девятого августа. Двенадцать тысяч рублей сорок две копейки.

— Кто? — едва сдерживая волнение, снова шепчу я.

Заведующая говорит в селектор:

— Спасибо, Мария Леонтьевна. Когда ответ на запрос будет готов полностью, занесите ко мне.

Она нажимает клавишу, смотрит на меня:

— Кто снял деньги, мы сказать не можем. Впрочем, в самой сберкассе эти сведения есть.

Вскакиваю и, уже выбежав в коридор, спохватываюсь. Заглядываю в кабинет, с чувством произношу:

— Большое спасибо!

Женщина отвечает доброй улыбкой.

Такой же улыбкой встречает меня контролер сберегательной кассы, голубоглазая рыжеволосая толстушка со смешливым лицом.

Посетителей в уютном зальчике нет. Поэтому сразу перехожу к делу.

— У вас хранила деньги Анна Иосифовна Стукова…

— Это такая культурная старая дама? — оживляется девушка. — Я хорошо знаю ее. У нас не так много вкладов на предъявителя… Вы представляете, старушка два года деньги откладывала, а потом пришла какая-то девица и все разом забрала.

Широко распахиваю глаза. Контролер приближает веснушчатое лицо к окошечку, таинственно шепчет:

— Честное слово. Такая она мне подозрительная показалась… А что я могла сделать? Книжка у нее на руках, талон тоже. Не знаю, зачем старушке понадобился вклад на предъявителя?

— Не могли бы описать получателя денег?

— Не только описать. Я даже знаю ее фамилию и паспортные данные. Они у меня записаны.

С благодарностью смотрю на контролера. Она выдвигает ящик стола, смотрит на какую-то бумажку:

— Путятова Римма Сергеевна, прописана на станции Мочище…

Уже не слышу, как она называет улицу, номер дома и квартиры. Передо мной отчетливо предстает перепуганное серенькое личико, за которым маячит пьяная физиономия длинноволосого Витьки Трушникова.

— Вам нужны эти данные? — откуда-то издалека доносится голос контролера.

— Они мне известны… Разрешите взглянуть на лицевой счет Стуковой?

— Пожалуйста…

Так и есть! Анна Иосифовна увеличивала свой вклад отнюдь не за счет пенсии. Деньги вносились неравномерно, но каждый раз достаточно крупными суммами: тысяча двести, шестьсот, семьсот, тысяча пятьсот, двести… В среднем около пятисот рублей в месяц. Должно быть, это выручка от проданных драгоценностей.

До назначенной встречи с получательницей весьма солидного вклада и ее воинственным ухажером остается сорок минут.

Еду в больницу.

— Лариса Михайловна! — расцветает доктор Шабалин — Рад вас видеть!

Интересуюсь состоянием здоровья Пуховой. Шабалин разводит руками.

— К сожалению… Я уж и родственникам сказал, чтобы приготовились к худшему.

Впервые слышу, что у Пуховой есть родственники. Поэтому удивленно спрашиваю:

— И много их приходило?

— Со мной беседовал один. Вальяжный, рыжеволосый.

Озадаченно прищуриваюсь. Неужели Малецкий?! Вот это номер! Остается только гадать, что бы это значило.

— Он представился?

Шабалин пожимает плечами:

— У нес это не принято. Родственник, да и родственник. Не будешь же документы спрашивать. К тому же, он так беспокоился, нервничал, возмущался, что не приняли передачу. А какая передача при таком состоянии?!

— Когда он приходил?

— Вчера.

— Кроме него, никто не интересовался здоровьем Пуховой?

Доктор задумчиво выпячивает губу:

— Звонил какой-то мужчина. Может, это он и был. Во всяком случае, голос очень похож.

Задаю уточняющий вопрос:

— Какие приметы, кроме рыжих волос, вы запомнили:

— Особых, вроде, и не было… Высокий, белокожий, с животиком.

После паузы смотрю на доктора и просительно говорю:

— Мне нужно побеседовать с Пуховой!

Не лице Шабалина сочувствие и готовность помочь, но он тверд:

— Понимаю… Однако в нестоящий момент это невозможно.

Напольные часы в вестибюле показывают десять часов шесть минут. Стоящие у дверей моего кабинета стулья удручающе пусты.

Заглядываю к Селиванову.

— Обвинительное заключение по «Огнеупору» заканчиваю, — не без гордости сообщает он, отрываясь от пишущей машинки.

Поздравляю его с победой и спрашиваю, не разыскивали ли меня. Селиванов хмыкает:

— Кроме шефа, никто.

Секретарь прокуратуры Танечка Сероокая панически выдыхает:

— Ой, Лариса Михайловна! Павел Петрович с ног сбился, вас искал!

Танечка — удивительный человек. Любое событие она воспринимает не иначе, как трагедию, как взрыв сверхновой, как цунами. Даже простой вопрос шефа, нет ли почты, способен вызвать на ее хорошеньком личике безысходное отчаяние и полный горечи возглас: «Ну, никто не пишет!». Все прекрасно знают это свойство Танечкиного характера, но ее эмоциональная сверхискренность сбивает с толку. Прямо гипноз какой-то!

Как и следовало ожидать, шеф совершенно спокоен и вовсе не встревожен моим отсутствием. Не переступая порога, робко спрашиваю:

— Вы меня искали?

— Я?.. Не очень. Просто интересовался, показывалась ты или нет.

Смело шагаю в кабинет. Усевшись, коротко сообщаю, чем занималась с утра.

— Ну-ну… Это уже кое-что, — с удовлетворением говорит Павел Петрович, потом добавляет: — Только не торопись с выводами. Не всегда это приносит пользу…

Возразить нечего, и я покидаю кабинет.

Один из стульев в коридоре занят Путятовой. Но не Риммой, а Людмилой. По-моему, я не вызывала ее? Спрашиваю об этом юное создание. Она слегка краснеет, поводит пышной шеей и смущенно объясняет, что пришла по собственной инициативе.

— Перстень принесли? — бросаю через плечо, не отрываясь от процесса отпирания замка.

Оглядываться мне нет необходимости. Уверена, что угадала.

Приглашаю племянницу Стуковой пройти в кабинет, и когда усаживаемся, протягиваю ладонь:

— Давайте.

Безмятежно-голубые глаза Людмилы не выдают волнения, но руки подрагивают. Она долго не может открыть сумочку. Наконец «молния» поддается.