Савелий Новодачный - Домашний рай

Нахимов миновал профилакторий и направился к своему временному пристанищу, первому корпусу, невольно замедляя шаг. Войдя в общежитие, долго копался в деревянном ящике для писем, разбитом на маленькие секции в алфавитном порядке. Он перебрал письма: Нурбергенову, Неверову, Нестеренко…

По привычке заглянул и в секцию В. Раньше, когда имя Весника еще не гремело в научных кругах, здесь тоненькой стопкой лежали лишь письма из дома к нему, Владимирову да Веретенникову. А потом стала приходить почта отовсюду: приглашения на конференции, письма из научных журналов и от маститых ученых. Обычно он всегда заносил всю эту корреспонденцию и Семену. Сейчас тоже собрал письма и пошел к входу на этаж, мимо поста, бдительно охраняемому седенькой сгорбленной вахтершей.

–Вера Петровна, мама Семена там?

Нахимов мотнул головой в сторону угловой комнаты на первом этаже, где жил Весник.

Вахтерша кивнула и старческим дребезжащим голосом сказала:

– Беда какая, матери-то каково, а? Единственного сына потерять. Что же это такое, да как же это? Здоровый парень, в футбол же вы постоянно бегали, из его окна вылезали иногда ночью. Вы не думаете, что я ничего не знаю. Да я сквозь пальцы на это, после одиннадцати-то нельзя не входить не выходить, порядок должен быть. И ведь не жаловался ни на что, всегда вежливый, аккуратный, поздоровается, о здоровье спросит, о внуках.

Она в который раз за день приложила к глазам мятый клетчатый платочек и замолчала.

С замиранием сердца двинулся Нахимов в угловую комнату первого этажа, где Весник проживал один. Обычно студенты пятого и шестого курсов жили в пятнадцатиэтажном общежитии «Зюзино» в Москве на Керченской улице, недалеко от метро «Каховской», но Весник остался здесь. Правда, пришлось ему взять еще общественную нагрузку в студсовете, и комендант общежития пошла навстречу. Сам же Александр Нахимов обитал на третьем этаже в обычной комнате на четыре места.

В общежитиях МФТИ, флагмане советской науки, периодически и с временным успехом боролись с клопами. Иногда война затихала, иногда вспыхивала с новой силой. Ушлые студенты изобретали все новые и новые способы, ставили ножки кроватей в посудины с керосином, открывали зимой окна в надежде заморозить кровососущих тварей, мучили дихлофосом, но тщетно. Просыпаясь утром, находили на своих телах красноватые следы от ночного нашествия маленьких безжалостных созданий. Поэтому и запах стоял специфический: раздавленных клопов и химических средств борьбы с ними. Но молодые люди стоически переносили эти трудности, хотя родители, приезжающие к некоторым из студентов, всплескивали руками и надолго впадали в оцепенение.

Нахимов еле слышно стукнул в дверь комнаты Семена.

Никто не ответил, и он, подождав немного, тихонько приоткрыл дверь.

– Можно?

Опять нет ответа.

Он осторожно заглянул внутрь комнаты.

Все так же, как обычно: узенькая кровать, застеленная казенным покрывалом, на нем подушка с белой наволочкой, большой полотняный шкаф для одежды, стол, заваленный книгами и тетрадями, окно, задернутое шторами.

В полутьме на стуле сидела худенькая женщина в черном платье и отрешенно глядела в окно.

Тихонько позвал:

– Тетя Надя!

– Включи свет, Сашка, – попросила она.

Нахимов нащупал квадратик выключателя и включил свет.

Мать Весника взглянула на него.

Он поразился тому, как похож был Семен на свою маму. Такое же очертание скул, такие же светло-зеленые глаза.

И еще поразился тому, что глаза матери совершенно сухи.

Однако взгляд был напряжен и сосредоточен.

– На минутку присела, – словно извинялась она.

Только сейчас Нахимов заметил большой раскрытый чемодан, в который, по всей видимости, она укладывала вещи сына.

Он протянул ей пачку писем.

– Это из журналов да от ученых разных корреспонденция. Заберете?

Тетя Надя взяла письма, открыла одно из них, начала читать.

– Семен, твоя идея о квантовой ЭВМ с параллельным вычислением…Ой, Сашка. я в этой абракадабре ничего не понимаю. Знаешь что, оставь все себе, может, что ценное найдешь. А мне уже ни к чему…Да и это не повезу домой, – она показала взглядом на чемодан, – медвежонка плюшевого, талисман его, заберу, дипломы, фотографии да рубашку. В ней он в последний день ходил.

На ее коленях лежала темно-синяя рубашка, помятая, со следами грязи от падения на асфальт.

Нахимов показал ей общую тетрадь.

– Это тоже Семена. В нее он заносил свои мысли, вычисления разные делал.

Мать бросила взгляд на страницы, испещренные непонятными для нее значками.

– Оставь себе. Попробуй разобраться или ученым отдай. Им будет нужней.

– И это все, – она указала взглядом на одежду сына, книги, бумаги, – прошу тебя, Саша, разберись, раздай кому-нибудь, себе возьми. Ничего, что от мертвого, грехов на нем никаких не было, знаешь сам.

Она опять замерла, неподвижно глядя куда-то в стену с листами, закрепленными кнопками, на них были схемы, формулы.

– Конечно, конечно, тетя Надя, я разберусь со всем, можете не переживать, – поспешил успокоить несчастную женщину Нахимов.

И еще раз добавил:

– Можете не переживать…

– Вот тебе и шесть счастливых лет, – выходя из глубокого забытья, ни к кому не обращаясь, тяжело проговорила мать.

Помолчав, добавила:

– Семена я сама похороню. Обо мне не беспокойся, справлюсь.

Она обвела лихорадочным взглядом комнату и сказала:

– Сын всегда аккуратный был, а здесь, похоже, после его смерти кто-то копошился. Странно, очень странно все это…

Потом подошла к Нахимову, обняла за шею жесткими руками и, приблизив лицо к его лицу, хрипло сказала:

– Сашенька, найди убийцу…

Уравнение без начальных условий – это то же,

что и джентльмен без денег.

Оно представляет лишь теоретический интерес

и никакого практического.

Из физтеховского фольклора

Загруженный вещами Семена, Нахимов поднялся на третий этаж, полутемный и тихий, прошел мимо комнаты, где жил отличник Макс Лобанкин с третьего курса. Сидит сейчас, наверное, несмотря на воскресный день, за столом, откинувшись на стуле, ерошит жидкие рыжие усы и просекает очередную науку. Въедливый парень Макс, смышленый, родом из Перми. В любом предмете старается найти для себя логику, и, когда не сразу получается, выходит из себя, но попыток не оставляет.

Непонятные вещи Макс обычно спрашивал у Весника, с ходу объяснявшего особенно трудные места. Но из принципа и самолюбия отличник практиковал это редко, только, когда совсем уж приспичит.

Надо ли говорить, что Лобанкин, да и все другие студенты, безмерно уважали Весника, который стоял на порядок выше даже этого, так сказать, секаря.